Осень в этом году наступила рано. К концу августа почти все деревья сбросили листья, а земля стала твердой и покрылась хрупкой коркой инея. В 12:30 инспектор Зулу Клегг встал из?за стола в отделении на Боттл?стрит, решив пораньше отправиться на обед. Он вышел на холодный воздух, купил сэндвич с ветчиной и газету и пошел посидеть на скамейке на площадь Альберта.
Кроме него, никого больше не было — слишком холодно сегодня для обычной обеденной толпы.
Добравшись до середины сэндвича и усыпительной статьи про новые сейфкэбы и их успешную работу, он услышал шаги, хрустящие по инею, все ближе и ближе. Прохожий сел на скамейку в нескольких метрах от него, Клегг поднял глаза и увидел молодую женщину.
Она глядела на него и улыбалась.
Клегг решил не обращать на нее внимания и уткнулся в газету.
— Это вы инспектор Клегг? — спрашивает женщина.
Клегг откладывает газету.
— Мы знакомы? — спрашивает он, не поворачивая головы.
— Я бы сказала, что да, — отвечает женщина. — Как?то раз вы пытались меня убить.
— В самом деле? — Клегг уже столько раз стрелял в людей, трудно запомнить каждого, особенно после аллергии. — И что случилось? Я промахнулся?
— Нет. Я выстрелила первой.
— А.
— Попала в плечо.
Тут Клегг оборачивается, чтобы лучше рассмотреть ее.
— Сивилла…
— Ее дочь.
— То есть, конечно… э…
— Белинда.
— Точно. Белинда. Память уже не та. Прости меня.
— Не стоит. Мы ведь встречались всего один раз. И я к тому же была с бритой головой.
— Нет, нет. Не за это…
— А, за то, что хотели убить меня? Но это же ваша работа.
— Прости меня за то, что… Сивилла… твоя мама, она…
— Да.
— Хорошая была женщина… то есть хороший она была коп.
— И то, и то.
— Ужасно было узнать о ее…
— Самоубийстве.
— Да. Я болел, у меня была аллергия. Если бы я мог хоть чем?то помочь.
— Моя мама прожила счастливую жизнь. Она закончила все, что могла закончить. Наверное, она хотела прервать полет в верхней точке.
Клегг отворачивается. Один из новых сейфкэбов медленно едет по дороге, на его скучно?сером кузове намерз лед. Женщина спрашивает, как дела, и он отвечает, что дела ничего, нормально, бумажная работа, ну, конечно, скучища, честно говоря, но в остальном ничего, нормально…
— Я беременна, — говорит женщина. — Двойней. Клегг внезапно стесняется, хотя сам не понимает почему. Он снова смотрит на женщину. Смотрит на ее лицо, ищет в нем черты матери. Они почти совсем не похожи, но…
— У тебя глаза матери, — в конце концов говорит он, вызывая у Белинды улыбку.
— Вы любили ее, да? — спрашивает она. — Любили мою маму.
Проходит вечность.
— Да. Да, очень.
— Спасибо.
— Спасибо за что?
— Ну, не хочу вас задерживать. — Белинда встает.
— Верно, — Клегг тоже встает. — Нужно идти. На пост… за столом.
Он опять стесняется — теперь того, что возвышается над ней, как башня. Он хочет укрыться от ее глаз, но в то же время его тянет к ней прикоснуться.
Белинда выводит его из затруднения, ласково дотрагиваясь до его плеча. Правого плеча. В которое тогда, несколько месяцев назад, попала пуля.
Клегг разворачивается и идет обратно в отделение. Доходит до центра площади, и тут женщина окликает его. По крайней мере, ему кажется, что она звала его, потому что слово как будто появилось прямо у него в сознании. «Зеро…»
Зеро? Его никто не называл так с тех пор… с тех пор, как Сивилла Джонс…
Он останавливается, оборачивается. Женщина все еще стоит у скамейки, улыбаясь.
— Береги себя, — говорит она.
Клегг не заметил, чтобы ее губы шевелились, — хотя, может, это все после аллергии.
Он опять разворачивается и идет к отделению, шаркая ногами по тонкому инею — в одной руке газета, в другой, недоеденный сэндвич.