На мгновение он задержал дыхание. Похоже, он впервые задумался над моими словами. Но мне хотелось дожать его.
— Ты боишься меня, потому что я дронт, — сказала я. — И ты не можешь заразить меня своими историями. Ты ничего не можешь мне сделать.
— История твоей жизни закончится с твоей смертью, — улыбнулся он и продолжил: — К тому же чем больше историй вы рассказываете, тем дольше будем жить мы, сноборигены. И хотя твоя жалкая плоть обветшает и умрет, мы, сноборигены, не умрем никогда. Всегда найдется рот, чтобы накормить. Истории — как пища, ты знаешь? Пища для языка, а язык должен быть хорошо подвешен. Что ты собираешься делать, Сивилла? Зачем ты пришла сюда?
— Я хочу тебя уничтожить.
— И как ты собираешься это сделать?
— Я хочу уничтожить тебя за ту боль, что ты принес в мой мир, моим друзьям…
— Как же ты убьешь сон? Это все равно что отрубить себе голову. Дороги отсюда нет, Сивилла. Я — изящная история, которую увидели в снах твои предки. История о мире под миром. О вашем страхе перед смертью. Из этого страха сделали меня. В первое время это было несложно! Истории рассказывались, а потом исчезали. Во вздохе. — Он глотнул еще вина, а потом вновь заговорил: — Я верю, что этот окрашенный кровью эликсир был самым первым образцом Вирта. Только через его трансформации ваши предки могли представить другой мир за гранью повседневности. От глотка вина произошли книги и картины, кинематограф и телевидение — все способы фиксации. А благодаря мисс Хобарт и перьям, Вирту и разделенным снам продолжилась наша жизнь. История изменилась. Мифы растут, даже если вы их не рассказываете. Нам больше не надо быть рассказанными. И однажды мы расскажем себя. Сон оживет. Вот почему я принес аллергию в твой мир. Я хочу власти над миром. Я хочу заразить вас своей любовью.
Потом произошло что?то очень странное, если в этом случае я могу употребить слово «странное». В дальнем конце столовой из ниоткуда появились четыре пули. Они медленно пролетели вдоль стола, мимо каждого из нас, проползли сквозь воздух над четвертым, пустым креслом, а потом исчезли в тумане. Джон Берликорн с отвращением следил за их полетом.
— Знаешь, меня ужасно бесит, когда люди так делают, — сказал он. — Стрелять в Вирте. Неужто вы, люди, не понимаете, что эти пули так и будут путешествовать по историям, пока не найдут достойную цель? В мифах ничего не пропадает, только меняется. Это место Колумба. Он был приглашен на праздник. Что мне теперь делать? Какая невоспитанность!
Медленный полет пуль напомнил мне о деле.
— Прошу… ты завоевал моих детей и мой город своей любовью… но можешь ли ты спасти моего сына?
Берликорн вздохнул.
— Вот мы, в моем золотом дворце, который стоит в центре сада. Который лежит в сновидении, в мифе. Миф внутри райских перьев. Внутри мира Вирта, заключенном в реальности. Мы устроились в мифе внутри мифа, но все, о чем ты кричишь, — это о жизни и смерти своего первенца. Право, Сивилла, я ожидал от тебя большего!
— Больше нет ничего. Это моя история. Верни мне ребенка.
Берликорн только отмахнулся от моих слов.
— Достигнув успеха в отделении сна от тела, мисс Хобарт осознала, что тело — всего лишь сосуд. Сны могут продолжать жить в Вирте, тело не нужно. И вуаля! Райские перья. В наши дни для тех, кто в состоянии заплатить… можно сказать, смерть больше не является концом жизни для простых смертных.
В наши дни для тех, кто в состоянии заплатить… можно сказать, смерть больше не является концом жизни для простых смертных. Ваши сны могут жить, сами выбрав себе обстановку, мир, религию. Выбрав историю. Так теперь живет и мисс Хобарт, ведь она умерла много лет назад. Она живет в райском Вирте. Никто, конечно, не знает, где именно. Она выбрала собственную безопасную тайную историю.
— Пожалуйста… останови аллергию, — я стала впадать в отчаяние. — Вылечи моего Сапфира!
Берликорн смахнул в сторону свою кружку с вином и опустил кулак на стол.
— Ты когда?нибудь закончишь ныть?
Его голос ошпаривал отвращением, а глаза прожигали насквозь.
— И это твое единственное желание? Что? Жизнь для твоего пропитанного смертью сына? Да что с тобой такое? Давай же… покажи, что ты сильная.
— Все люди хотят одного и того же, Берликорн, — холодно сказала я. — Мы живем ради своих детей. Твои истории тебе как дети. Наши дети — наши истории.
Берликорн резко выдохнул, успокаиваясь. И посмотрел глубоко в глаза Белинды.
— Моего отца звали Хронос, Сивилла, — сказал он. — Он хозяин часов, он создал Время. Он не хотел, чтобы я родился. Так начинается моя личная история. Гадатель предсказал Хроносу, что его убьет один из его детей. И надо же, он попался на эту дешевую уловку. Он убивал моих старших братьев и сестер при рождении. Глотал их. Он проглотил и меня. Исключительно хитрость помогла мне выжить внутри желудка моего отца. Среди едва слышного тиканья в его животе, дней, измеряемых каплями. Сок стекал в темноту, отделяя друг от друга мгновения. Наверное, я был весьма близок к смерти, но мне удалось убежать от нее. Я родился вновь. Меня ли нужно обвинять в том, что люди пока не способны сделать то же самое?