Иначе не заплатили бы, верно?
Михалю немедленно захотелось проверить свежие таланты в деле. Сломав кулаком дубовый табурет, вор обозвал себя делирием (прав был лекаришка!) и решил от дальнейших опытов подобного рода воздержаться. Сила есть, теперь ума надо.
Осталась ли в пальцах прежняя ловкость?
Первый срезанный кошелек показал: осталась и удвоилась. Ай да сребробородый, ай да благодетель! От избытка чувств вору хотелось найти колдуна и украсть для него звезду с неба. Мало того: пользуясь новой хваткой, Михаль полюбил бороться на пальцах в таверне «XXXIII богатыря» и частенько побеждал — хоть в командной «пальцовке», хоть в индивидуальном «мизинчике», полной мерой огребая восторги зрителей и честный выигрыш. Здесь и получил почетную кличку — Гвоздила. Веди он более экономный образ жизни — за три-четыре года скопил бы на безбедную старость, уйдя «в завязь». Однако жил днем сегодняшним: крал, пил, гулял.
— Ты б Дядю Фарта не подначивал, — заметил как-то старый знакомец, Перченый Лис. — Не ровен час, сглазишь… за тебя награду уж назначили…
Гвоздила в ответ расхохотался и спросил у Лиса: куда подевался Франтишек Дубарь?
— Не знаю, — хмуро ответил Перченый. — С того дня не виделись. Может, умотал лучшей доли искать…
Не договорил, плюнул и ушел.
Вскоре случилась большая облава, или, как назвали ее кузари — Тупой Сноповяз. Тиран Бадандена соизволил обратить высочайшее внимание на бурный поток жалоб населения. Облаву мушерифы тирании организовали грамотно: частым гребнем против шерсти.
Мало кому удалось уйти.
Сила вора не спасла — навалились гурьбой, скрутили, дали по зубам, чтоб не рыпался. «Какие люди! — радостно осклабился мушериф-баши, когда Гвоздила предстал пред его светлы очи. — Салам-алейкум, рахат-лукум! Эй, ифриты законности, где тут у нас самый теплый зиндан?»
Кто получил награду, причитающуюся за его поимку, Михаль не узнал. Скорей всего, радостный мушериф-баши. Зато выяснил, что правосудие в Бадандене вершится без лишних проволочек. Ему прилюдно отрубили правую руку на эшафоте, воздвигнутом в центре площади Чистосердечного Раскаяния. Хорошо, что руку — многим пришлось расстаться с головой.
Тюремный кат, по совместительству — целитель, прижег культяпку факелом и погнал жертву пинками: на свободу с чистой совестью. Вдова дверь постояльцу не открыла: побоялась. В мансарде оставался тайник с заначкой «на черный день» — черный день наступил, но как добраться до денег? С одной рукой по стенам не очень-то полазаешь. А начнешь ломиться — мушерифы прибегут, вторую руку отрубят.
Ушел в порт: крысовать по углам.
Через неделю культю охватил знакомый зуд.
Через неделю культю охватил знакомый зуд. «Лишь бы не загноилась, — в отчаянии думал Михаль. — Тогда все, хана!» Он замотал культю тряпицей; он проклинал сребробородого колдуна с его затеями, богохульствовал и прятался от людей. Однажды не выдержал — размотал повязку и закричал при виде открывшегося зрелища.
Культя лопнула перезрелой хурмой. Из нее, как из бутона, выглядывал дивный цветок.
Пятипалая ручка младенца.
CAPUT XII
«Они пришли за магом на рассвете, когда царит не мана, а туман…»
Гвоздила шумно отхлебнул из кружки. — Вот тогда главные беды и начались. А я, дурень, от счастья чуть из штанов не выскочил. Глядите-ка! — рука отросла… Перченый едва руку мою увидел, сразу сказал: «Не показывай никому. Не простят. Вали из города, тут тебе житья не будет». Прав оказался: недели не прошло, а уже коситься начали. Узнавать перестали. В лицо вроде узнают, а имя путают. Долги чужие требуют, из-за каких-то баб драться лезут… Потом накатило на меня: сон мертвячий. Завернули, холодного, в пелены, хоронить повезли; добро, что на погосте очнулся. Кузари с колами бросились: поднятый, мол! Чуть до смерти не убили… Я в бега. Думал, здесь оживу… Не ожил. Сам скоро забуду, как меня зовут. Или зарежут фуцыри из-за чужого греха. Вот скажи, Родни: как жить дальше? Я б на Брыхте женился, так даже она мое имя не всегда вспомнить может! А любит, я знаю, любит… Разве ж это жизнь?!
Барон растерянно молчал.
Он не знал, что ответить на бесхитростный вопрос вора.
— Надоела сказка, — уныло подвел итог малец с сундука. — Другую давай!
— Нет у меня другой, — ответил вор с трехрукой тенью. — Только эта осталась.
***
Темень на улице стояла… Нет, глаз выкалывать, конечно, не стоит. Жалко. Темень пройдет, а глаз новый не вырастет. Хотя после общения с Гвоздилой в душу закрадывались сомнения на этот счет. Небо залепило тучами, как окошко — мокрым снегом, месяц и звезды увязли в клочковатой трясине, взывая о спасении, а уличных фонарей в Мерной Роще отродясь не водилось.
Где-нигде окно светится — спасибо, Вечный Странник!
Барон вошел в роль и, спотыкаясь на очередной колдобине, ругался, как заправский матрос. Вместо «кафки» поминались якорь, корма, боцман и клюв альбатроса в самых оригинальных сочетаниях. Анри втихомолку посмеивалась: крепкое словцо шло железному барону. Когда они с трудом пересекли шаткий мостик через грязную, илистую Рвань и дом Брыхты скрылся из виду, фон Шмуц остановился. Покачался на каблуках — изображая пьяного, собираясь с мыслями, или просто так.