— Вы — мудрый человек, гроссмейстер. Но я не готов принять вашу мудрость, — профос оперся о перила, глядя в редеющий мрак. — Знаете, почему? Я и Хендрика Землич — у нас слишком много общего… Сегодня вы рассказывали сударыне вигилле про меня и доцента Кручека с его теорией «антиманы»…
— Да, — кивнул Эфраим.
— Я уже тогда предполагал, что вы, сударь блокатор, — действующий семант, как и остальные ваши коллеги. Я только не знал, как вы этого добились.
— Ничего страшного. Думаю, еще год-два, и механизм блокации станет общеизвестен. Тайна Петруччио, глуповатой марионетки в театре кукол.
Фернан Тэрц сощурился.
— Общеизвестен, сказал я. Но не общедоступен.
***
Вас когда-нибудь сажали в тюрьму? Нет? Странно, а по вам и не скажешь… Что говорите? Семь лет — не срок? Это смотря откуда считать. Если с веранды уютного домика в кадавральне — может, и не срок. А если из темницы-одиночки, слепо уставясь на рунированную решетку окошка…
Из-за решетки, оно дольше считается.
В «Очарование» — печально известную тюрьму для чародеев-преступников — угодил однажды боевой маг Климент Болиголов. За что? — неважно. Хотите уточнить, сударыня? За нападение на судью во время состязаний големонстров? За обучение девицы-диббука бранной магии? Склоняю голову перед вашей осведомленностью. Как-никак минуло четверть века…
Тюремное заключение весьма способствует размышлениям. Философам следовало бы не удаляться в горы, а садиться в тюрьму. В принудительной тишине человек учится думать головой, а не иными частями тела. Особенно если рядом окажется толковый собеседник. Да, темница была одиночной — так ведь и собеседник был один! Правда, поначалу Климент страстно мечтал его придушить. Или заткнуть рот кляпом. Но увы, увы…
Как заткнешь рот духу?
Я уж не говорю о придушить…
Изгнать? Экзорцировать? Это в «Очаровании», где стены покрыты манопоглощающей эмалью Рашцига, и в каждом углу — чуры-соглядатаи?! Прямо как в… впрочем, неважно. От бессилия Климент был вне себя. Нет, он не бился головой о стены, не изрыгал проклятий, не пытался сковырнуть отвратительную эмаль. Нахохлившись больным филином, дни напролет он сидел на топчане и кипел от черной ненависти. Через три месяца к нему явились двое вигилов. Уведомили: девица Мария, покушавшаяся на жизнь и здоровье Просперо Кольрауна, взята под надзор. В связи с наличем диббука и особой опасностью, какую представляет добавочная душа внутри чародейки, обученной азам бранной магии, принято решение: наложить на девицу «Семь печатей».
Вигилы объяснили, что это значит. То же самое, что значили для самого Климента эмалированные стены темницы.
Только он через семь лет выйдет на свободу, опять став магом, а Мария не получит свободы никогда.
Мана спутницы Климента Болиголова заперта навеки.
Тюрьма по имени Мария.
— Ублюдки, — процедил сквозь зубы арестант, дождавшись, когда вигилы уйдут.
— На себя посмотри, — ответили из-за спины дребезжащим тенорком. — Угробил девчонке жизнь, а на судей пеняешь? Ангел облезлый…
Климент, как ужаленный, вскочил с топчана, обернулся и увидел второго (вернее, первого) обитателя темницы. Призрак в казенном халате был плешив и морщинист. Обликом он напоминал черепаху. Хотя черепахи не просвечивают насквозь.
— Заткнись, без тебя тошно, — огрызнулся Климент, запустив в гостя свечным огарком.
Дух пожал плечами и ушел в стену, нарочито громко шаркая босыми ступнями.
Ближе к вечеру дух вернулся. Посланный с загибом в чертоги Нижней Мамы, уходить не пожелал, заявив, что Климент — шушера зеленая, а он, дух, — почетный сиделец с правами и привилегиями. Изгнать мерзавца силой магии не было никакой возможности. Приходилось терпеть.
Изгнать мерзавца силой магии не было никакой возможности. Приходилось терпеть. Гуляя по темнице и распевая арии из опер Роспильози, зловредный дух перемежал вокализы дурацкими притчами, которые, похоже, сочинял на ходу.
— Найдя беспомощного детеныша василиска, дровосек Хурм пожалел его и стал выкармливать козьим молоком, добавляя в питье собственную кровь. Зайдя в хижину дровосека и увидя чудовище, егерь Дербас схватился за нож. «Не убивай дитя! — взмолился Хурм. — Он кровь от крови моей, во всем мне послушен и никому не причинит зла!» «Что ты наделал, глупец?! — вскричал в ответ мудрый егерь. — Теперь он навсегда привязан к тебе и не вернется в лесные чащобы. Возможно, общая кровь убережет тебя от его смертельного взгляда, когда детеныш прозреет и войдет в силу. Но всякого гостя или случайного прохожего василиск обратит в камень, повинуясь природе своей. Убей его — или ослепи». Добряк Сусун спрашивает: кто обрек дитя на лихую участь — добрый дровосек или злой егерь?
— Иди в задницу, — безнадежно сказал Климент.
— Сам иди, — дух сделал неприличный жест. — Однажды к учителю фехтования пришел сельский дурачок и принес коромысло…
Болиголов тихо зверел — от назойливости духа и собственных чувств. Ненависть никуда не исчезла, но ее острие, как лезвие кинжала, за который борются двое противников, с убийственной верностью поворачивалось, грозя пронзить грудь Климента.
Через полгода явились два знакомых вигила. Сообщили: Мария взята под опеку Месропом Сэркисом, казенным товарищем одного из заседателей Трибунала. Поселившись в имении Наны Сэркис, месяц назад она благополучно разрешилась от бремени.