Видимо, о том же думал и гроссмейстер, собираясь перед вмешательством. Он присел над кукольным домиком, сотканным из лунного света, поплевал на ладони, словно мастеровой перед работой, и, стараясь не прикоснуться к огоньку, свел ладони по бокам жемчужной звезды.
Было заметно, как снежно-белые искорки сочатся наружу между старческих пальцев.
— Они еще пляшут? — спросил Эфраим, имея в виду непокорных дрейгуров.
— Да, — выдохнул Тэрц, ускоряя темп игры. — Поторопитесь… здесь какое-то побочное влияние… Трудно отследить назначение: оно почти бессмысленно!..
— Хорошо…
Ничего хорошего Анри не видела.
Подтверждая ее пессимизм, откуда-то раздался собачий вой. Тоскливый, протяжный, вой нес явную угрозу. В заунывных вибрациях чувствовалась гармония: нездешняя, инфернальная, пронизанная странным ритмом, местами схожим с ритмом плясовой Тэрца, но более глубоким. Эфраим отдернул ладони от звездочки, будто обжегся, и снова заключил огонек в объятия. Сбился профос, ища среди струн арфы нужную и не находя. Вигилла не сразу поняла, что вой идет издалека, из-за рощи, и в то же время из «Via Lactea», из образа домика, где замерзал под сугробом квестор-некромант, безрассудно стараясь подчинить дрейгуров своей — своей ли? — воле и направить на цель, как тупую, кривую, плохо оперенную, но все-таки стрелу.
Вой усилился, достиг кульминации и смолк, оборван в зените.
Вой усилился, достиг кульминации и смолк, оборван в зените.
Жемчужина в ладонях старца погасла.
За оградой струн арфы замерли дрейгуры. Миг, другой, и «условно живые» потянулись к выходу из комнаты, нестройно бормоча: «Спасибо за внимание!.. спасибо… за…» Походка у них разладилась, руки болтались невпопад, но комната пустела с приятной быстротой. Скоро там остались только безусловно живые, в разной степени потрясения.
— Настоящий са-пэй! — бледный от усталости и восторга, произнес гроссмейстер. — Овал Небес, я много читал об этих собаках, но увидеть са-пэя в действии! Защищая сына хозяйки, он сбил ауру влияния… Фантастика! Все некротальные акценты подавлены до 6-го слоя. Думаю, сейчас Кристофер благополучно спит.
— А вот нам вряд ли удастся вздремнуть, — без особой радости сообщил Фернан Тэрц. — Ну что, коллеги, двинулись обратно?
Арфа профоса развеивалась дымом по ветру. Дохлая муха валялась на песке у ног вигиллы.
SPATIUM XXI. НИСХОЖДЕНИЕ ВО ТЬМУ, или ЖИТИЕ РЕНЕ КУГУТА, ПУЛЬПИДОРА И ИДЕАЛИСТА
Склонность к чародейству, как природное умение накапливать и трансформировать ману, редко передается по наследству. Шанс, что сын колдуна тоже уродится колдуном, не так велик, как думают профаны. Это только у дремучей ведьмы с хутора Волохачи дочь или внучка — ведьма, и баста. Бабы — дело тонкое, особенно из простых. У простых дите и в снегу здоровым родится, а у других и в теплой спальне чахнет. Да, если оба родителя не чужды волшбы, шанс получить наследника-чародея заметно повышается. И все же династий, где из поколения в поколение рождаются исключительно детишки, расположенные к Высокой Науке, кот наплакал.
Сотня семей на всю Реттию.
В соседних государствах — не гуще.
Род Кугутов числился среди упомянутой сотни. Семь колен умелых пульпидоров у мужчин, семь колен чутких герба-медисс у женщин. Великими познаниями в теории, дипломами и аттестатами, равно как особыми излишками маны Кугуты похвастать не могли. Тем не менее пару веков подряд, начиная с пращура Петрока Забияки, они успешно заговаривали землякам зубы и лечили понос с золотухой. Спасение от флюса — и слабящий отвар упокойника бодрого, замуровывание дупла в гнилом клыке — и мазь radicula spumare, снабженная горячительной отвадкой; высаживание зубной рассады — и сухая смесь киннамума, звездолиста, а также piperis kayana, которая в сочетании с рунной «шептухой» гонит прочь соломенную лихоманку.
На жизнь хватало, и жизнь, заметим, безбедную.
Рене родился в Охломысе, городке на юго-востоке Реттии, рядом с крупным портовым Навиполисом. Здесь появлялись на свет и все предыдущие Кугуты. Вихрастый, черноглазый Ренька рос сорванцом и хулиганом, не спеша вникать в премудрости семейной науки подобно старшему брату Петроку, названному в честь знаменитого предка. Он предпочитал гасать со сверстниками по тенистым улочкам Охломыса, лазать через заборы — воровать соседские груши и орехи, швыряться шипастыми каштанами в заезжих «лапотников», приехавших торговать медом и мукой; до посинения плескался в речке Хохлушке, чистой и холодной, запускал в открытые окна местным куртизанкам мелких черепашек-летяг, до последнего рубился с дружками в «буц», тратя на игру монетки, подаренные матерью, — или ходил драться с такими же, как он сам, охломонами с северной окраины, именуемой в народе «Варяженка».
Отец смотрел на художества отпрыска сквозь пальцы: подрастет — перебесится, за ум возьмется. Так оно в итоге и случилось, но при весьма грустных обстоятельствах.
Удирая из сада булочника Розенблюма и спасаясь от разъяренного пса, Рене спиной навернулся с высоченного забора на булыжник мостовой.
Удирая из сада булочника Розенблюма и спасаясь от разъяренного пса, Рене спиной навернулся с высоченного забора на булыжник мостовой. Домой его отволокли приятели, смирные и испуганные. Сам Ренька идти не мог. Умений матери хватило лишь на то, чтобы унять боль, рвущую спину, с помощью заговоренного отвара мака. Спешно послали за Тристаном Франингером, лицензированным медикусом-костоправом, что жил за два квартала от дома Кугутов.