— Свет! Тьма!..
Жду.
«Прославленный семант Годфрей Хагги утверждал, что частица «ом» означает священный голос, звук, возникший в особом месте («лос»). Слог «фа» значит «возглашать». Таким образом, «омфалос» — «место, где звучит Ом», центр вибрации маны, истинная завязь пупка личности, а вовсе не божественный фаллос, как считают умники из Коллегиума…»
А у балкона — резные перильца. Низенькие.
…Жар! Тело горит, мысли путаются. Нет рук, нет ног, ничего нет — лишь судорожно пульсирует сгусток жидкого огня в животе. Тьма застилает взор, свет выжигает мысли. Тьма. Свет. И я.
— Лекаря! Скорее!..
— Магистр!.. с балкона…
Не надо лекаря. Есть другой способ, привычный с детства. Только — наоборот.
Колокольчики! веретенца! мешочки, светлячки… статуя. фигурки… струи, тени, сияние, радуга… шарик… каморка со старушечками: они еще прядут, еще не знают, им не до меня.
фигурки… струи, тени, сияние, радуга… шарик… каморка со старушечками: они еще прядут, еще не знают, им не до меня. Они не узнают. Наматываю сверху кокон: нити, нити… сияние, радуга — все превращается в нити, сворачиваясь в клубок — прочней самой крепкой брони… тени, фигурки!.. светлячки…
Старушечки ничего не узнают.
Крутится-вертится шарик.
Омфалос.
CAPUT XV
«Boт бы взять человечка за любое местечко — и начать выяснять, что к чему…»
Странный сон, который под конец начал скатываться в кошмар, откровенный, как нагота бывалой шлюхи, оборвался внезапно, словно его отсекли ланцетом медикуса-ампутатора. Переход к яви был слишком резким. И явь эта понравилась Конраду ничуть не больше сгинувшего кошмара: в трепетном сиянии зари, крадущейся из-за горизонта, над постелью нависла зловещая фигура.
— Стоять! Бдительный Приказ!
Не раздумывая, барон прямо с кровати прыгнул на незваного гостя, но запутался в одеяле, спеленавшем ноги ловчей сетью, и упал на пол, больно стукнувшись коленями. Через мгновение он вскочил, выхватывая из-под подушки кинжал, готов разить…
Увы, пришелец исчез без следа!
Неужели со сна привиделось? Стыд-то какой…
Конрад затаил дыхание, вслушиваясь. Тихий шорох… вздох? Звук шел из-за высокой спинки кровати, украшенной парой горлинок в гнездышке. Барон решительно шагнул вперед. Навстречу, над невинными горлинками, вспух здоровенный волдырь мрака; правое запястье обер-квизитора сдавили мягкие тиски, выворачивая кисть. Рука, казалось, угодила в щупальца спрута-судоеда, маленького, еще детеныша, но не менее опасного для пловца-одиночки, искателя жемчуга или русалочьей икры, чем взрослый кракен — для корвета или шхуны. Конрад взмахнул левой, целя кулаком, и злодей тотчас отпрянул, метнулся в дальний угол, огромным пауком взбежал по стене и завис на потолке.
— Я не враг есть! — сообщили сверху. — Я большой друг и благотворитель. Не надо меня колоть-рубить-резать. Вы испортить мой плащ.
— Сударь Тирулега?!
— Да, это мой имя. Добрый утро, ваш светлость.
Обер-квизитор не спеша подошел ближе, вгляделся. Икер Тирулега собственной персоной сидел (висел? лежал?!) на потолке и не падал. Ступни босых ног его плотно впечатались в две сходящиеся стены. Спиной старик буквально распластался по потолку; к балкам прилипли ладони жутко вывернутых рук, став неестественно плоскими и широкими. Не вцепились, не ухватились, а именно прилипли и растеклись, как плошка мучного клейстера, выплеснутого горе-штукатуром.
— Вы человек, сударь Тирулега?
— А у вас есть сомнений? Я обидеться до глубина души.
Надо же: ни один мускул не дрогнул. Замер, как жаба-липучка, только губы шевелятся, когда отвечает… Ан нет! Вон по ладоням рябь прошла. И моргать начал: часто-часто.
— Признаться, есть. Что вы делаете в моей комнате? Извольте объясниться! По-человечески.
— Я приносить гора извинений. За торг… за вторг… за вторжище. Мне мочь слезть?
— Мочь, — буркнул барон.
Следовало, конечно, держать этого нетопыря под потолком, пока не свалится, — в наказание за «вторжище». Но Конрад утомился разговаривать, постыдно задрав голову вверх. Кроме того, барон не был уверен, что Тирулега вообще когда-нибудь свалится. Останется висеть, пока не разрешат спуститься. Запросто.
— Я сердечно благодарить.
Запросто.
— Я сердечно благодарить.
Старик отлепил от балок ладони, маятником качнулся к стене и плашмя, как насекомое, сбежал вниз. После чего встал на ноги и покорно застыл, всем видом излучая радушие. Взяв со стула чесучовый халат, обер-квизитор набросил его на плечи; запахнулся. Неприлично принимать визитера в ночной сорочке. А в халате дангопейской работы, расшитом сценами подвигов Лучшего-из-Людей — еще в первой, нерасчлененной инкарнации героя, — совсем другое дело. Хотя тусклое освещение вряд ли позволит Икеру Тирулеге оценить красоту вышивки.
— Садитесь, — барон указал на освободившийся стул. — Я жду объяснений.
Сам он присел на край развороченной постели; отложил в сторону кинжал, подобрал с пола одеяло, закутав разбитые при падении коленки. Тайком глянув в зеркало, висевшее у дверей, с удовлетворением отметил: Тирулега в зеркале отражается. Значит, не врет: человек.
— О да, объяснять! Из благих намереньев спешить! К вам явиться в гость инкубонис…