— Раньше быть, во младости, — грустно отозвался Тирулега, поправляя сбившиеся набок шоры. — Ухтыр-Кайса, Ла-Ланг, Баданден. Селенья горный тролльх в Ысыр-Балмут… У тролльх хорошо, они горы любить, как мы. Люди они зря кушать… иногда. Меня не кушать. Меня подарки дарить: слюда, мед, кислый колючка. Теперь старый, давно Рагнар-йок не покидать. Привычка теряй. Снова боять… бояться открытый место. Тут письмо приходи: к шалун Санчес беда близко. Ехать надо, а больше нет кому — кроме я. Поехал. Позднить… опозднить только.
Тирулега понурился, став похож на дряхлого ворона.
— Что ж, благодарю за откровенность. Признаться, я терялся в догадках: очень уж вы неординарная личность… И, знаете, — барон решил приоткрыть карты: хотелось ободрить старика, — если мои умозаключения верны…
— Эй, светлость! Тут зубарь буянит. Тебя требует.
Умение Коша объявляться в самый неподходящий момент просто восхищало. И ведь главное — без тени злого умысла! «Планида такая», — как говаривали, бывало, астрологи, не в силах внятно истолковать мудреный гороскоп.
— Прошу извинить, сударь. Зовут. Тирулега молча кивнул, качаясь в седле.
Едва Конрад поравнялся с фургоном, из-за спины возницы опасливо выглянул пульпидор, нелепо вертя головой — точь-в-точь гадкий лебедь-вертишей.
— Я вас слушаю, сударь Кугут.
— За нами следят?
— Не волнуйтесь: всадники скрылись, а я еду так, чтобы заслонить вас в случае необходимости.
— Мы подъезжаем к рубежам Майората?
— И Чуриха. Осталось немного.
Дорога гадюкой-альбиносом вползала на вершину мелового холма. Из-под копыт летела белая пыль, мукой оседая на одежде, на полотне фургона, на мордах карликовых битюгов. Левый битюжок возмущенно чихнул, сбившись с шага.
— В таком случае я желаю переговорить с вами наедине.
— Сударь, мы спешим и не станем делать привал.
— Немедленно! Это вопрос жизни и смерти!
— Да говори как есть, тут все свои! Предложение рыжего Рене проигнорировал.
— Это важно, ваша светлость! — У горбуна дергалось левое веко. — Пока не поздно…
Барон колебался. Случайный попутчик с самого утра был взволнован и теперь, кажется, решился облегчить душу. Чем? Чистосердечным признанием? А если откровения «зубаря» яйца ломаного не стоят? Конрад втайне отметил, что сокрушаться по Генриэтте Куколь, желая, чтобы вигилла оказалась поблизости, входит у него в привычку. Накрыла бы экраном, и секретничай, сколько угодно.
Как там она, в Чурихе? — молчит, а могла бы дать весточку..,
— Ваша светлость!..
— Вот же банный клещ! Впился в задницу и грызет… — донеслось из недр фургона ворчание Аглаи Вертенны. — Вы б потолковали с ним, а? Ежели чухню наплетет, так и в глаз можно… все развлечение…
— Нам не следует задерживаться, сударыня.
— И не надо. Пущай возьмет у вороны плаш со шляпой…
— У кого возьмет?
— У сударя Тирулеги! Переоденется, на коня пересядет — родная мать не узнает.
Мелите языками хоть до завтра! Лишь бы я вас, оглоедов, не слышала…
«Мог бы и сам додуматься, — досадовал Конрад, пришпоривая кобылу. — Переодевания и конспирация — это по вашей части, господин обер-квизитор! Утерла вам нос старуха. Стыдитесь! А горбун умеет быть убедительным. Надеюсь, разговор стоит всех этих ухищрений».
Ловец снуллей согласился без уговоров: видно, уже жалел, что поехал верхом, и не возражал проделать часть пути в фургоне. Наблюдая, как Кош придерживает мохноногих лошадок, барон запоздало удивился: рыжий прекрасно управлялся с битюжками, и те отвечали ему любовью. А ведь лошади боятся оборотней! Это общеизвестно. Конечно, со временем их можно приучить, но чтоб вот так, сразу…
Переодевание заняло не более пяти минут.
Вскоре из фургона выбрался Рене в балахоне и шляпе энитимура, с шорами на голове, вскарабкался на вороного жеребца — и фон Шмуц жестом пригласил его отъехать вперед шагов на тридцать. Мимоходом обернувшись, Конрад обнаружил, что Аглая Ветренна не спит в фургоне, как обещала, а устроилась на козлах рядом с хомолюпусом. Руки вредной старухи, как всегда, находились в непрестанном движении. Правая ловко вертела странную штуку, похожую на веретено, а левая ладонь жила отдельной жизнью, сжимаясь в кулак и вновь разжимаясь. Вспомнилось ночное: «Бейте его, гадюку!.. он нашу кобылку воровал!..»
Барон с радостью, недостойной дворянина и кавалера, понял: в случае чего веретено без промаха полетит в затылок пульпидора.
— Итак, что вы хотели мне сообщить?
— Граница Майората близко, а они, вне сомнений, меня выследили, — Рене нервно облизал губы. Он попытался оглядеться по сторонам, но шоры решительно пресекли эту попытку. Ограниченность зрения ничуть не успокоила Кугута. — Я должен сейчас же передать крепундию представителю Надзора Семерых. Во избежание.
— Передать что?
— Крепундию!
— Вы говорите о медальоне?
— Да! Да!!!
Маленький отряд двигался по склону холма, и случайному наблюдателю могло бы показаться издали, что горстка муравьев карабкается по срезу увесистой головки брынзы. Впрочем, случайных наблюдателей, обладающих поэтическим воображением, поди поищи, а о чем думали наблюдатели неслучайные, осталось загадкой.
***
Анри с удивлением смотрела на вставшего Тэрца. По виду лжестряпчего можно было заподозрить, что он собирается просить о немедленной эвтаназии.