Представив себе, что Конрад фон Шмуц по ее вине всю ночь стоял на балконе, размышляя о теории омфалосов, Анри крепко-крепко зажмурилась и выругалась еще раз.
Повинуясь смутному порыву, она укрепила связь, оформив жужжание «мушки» в изображение. Под сомкнутыми веками вспыхнул белый свет, черные кресты перечеркнули сияние, трещины, разрывы… Ага, есть. Покои дорожной клиентеллы, в окна ползет рассвет, и барон, неудобно задрав голову, беседует с кем-то, умостившимся на потолке. В руке квиза — кинжал. Анри вздохнула с облегчением: все в порядке. Беседа, судя по выражению лица Конрада, протекает в спокойной и дружественной обстановке. А остальное — кинжал, потолок, слишком ранний для визитов час — в нашей бурной жизни случается не так редко, как кажется большинству перестраховщиков. Да и помочь барону, если он нуждается в помощи, сейчас можно единственным способом: вызвав подкрепление в лице Просперо Кольрауна.
Воображение живо нарисовало явление боевого мага трона в дремлющую клиентеллу. Пожар, землетрясение, гром и молния, гости прыгают в окна, хозяин в обмороке… «Извините, что побеспокоил вас, ваша светлость… Что? Да вот, Генриэтта Куколь ударилась в панику… Понимаю: истеричка, нервическая дамочка!.
Да и помочь барону, если он нуждается в помощи, сейчас можно единственным способом: вызвав подкрепление в лице Просперо Кольрауна.
Воображение живо нарисовало явление боевого мага трона в дремлющую клиентеллу. Пожар, землетрясение, гром и молния, гости прыгают в окна, хозяин в обмороке… «Извините, что побеспокоил вас, ваша светлость… Что? Да вот, Генриэтта Куколь ударилась в панику… Понимаю: истеричка, нервическая дамочка!.. дергается по поводу и без…»
Уняв вибрации фасцины, Анри решила поспать еще чуточку.
Ей приснилась каморка с тремя старушечками. На потолке каморки сидел Конрад фон Шмуц, зевая. Кинжалом он ковырял сухую штукатурку; из брюшка барона тянулась черно-белая витая ниточка. Нить дребезжала знакомыми голосишками ангелов:
И тень бежит по улице пустой,
По имени зовя меня: «Постой!
Остановись!..»
***
— У-лю-лю! — летел над полями издевательский боевой клич.
Шестеро гнали одного.
Конрад фон Шмуц невольно залюбовался картиной погони. Вот она, борьба двух чистейших, несмешанных начал в первозданном виде! Черный, как ночь, горбун, похититель святыни, конокрад и владыка скрежета зубовного, пытается уйти от справедливого возмездия в лице отряда идеалистов-добровольцев. Прямо хоть зови народного эстета-символиста Базилио Умбони писать для «Приюта героев» очередную батальную картину. Если б еще у рыцарей Зари Утренней все лошади оказались белыми! Да, тут молодежь недоглядела, пустила на самотек. Зато с плащами полный ажур: от светло-кремового до снежно-искристого.
Плащи красиво полоскались на ветру, закрывая обзор скачущим позади.
Всадник, похожий на Жадину Угольщика, демона-охранителя рудников в Кальге, вылетел на дорогу. Клубы меловой пыли взвивались из-под копыт вороного жеребца. Дивный, вдохновляющий контраст! Только черное и белое — словно лезвие иной, принципиальной реальности, не терпящей полутонов, на миг рассекло цветную ткань обыденности. И пусть теперь завистники попробуют хотя бы заикнуться, что в Бдительном Приказе служат вульгарные солдафоны, лишенные вкуса и чувства прекрасного!
Мы завистникам язычки-то укоротим…
Рядом раздались аплодисменты: это мистрис Форзац дала оценку происходящему. Со стороны хладнокровной, как виверна, мистрис такое проявление чувств равнялось чуду. Зато гулкий хохот Коша Малого был в порядке вещей.
— Ату его!
Злодей-одиночка на скаку повернул голову, увидел на холме знакомый фургон и рукоплещущих верховых, понял, что защиты от бывших попутчиков ему не получить, хоть весь изоврись в клочья, — и погнал вороного к Чуме. Поравнявшись с грудой валунов, горбун свернул в сторону Чуриха, из трех зол выбрав то, какое ему в данный момент казалось меньшим…
И тут перекресток не замедлил оправдать свое зловещее название.
Молодая дама на гнедой лошади изящно взмахнула рукой, стряхнув с ладони сверкнувшую на солнце каплю металла. Жеребец Рене заржал, взвился на дыбы и рухнул на бок, придавив ногу седока. Словно кузнечик, пришпиленный булавкой, вороной отчаянно дергался на дороге, безуспешно пытаясь встать и не давая выбраться угодившему в западню Кугуту.
— Догнали? Топчут?! — вопрошала из фургона Аглая Вертенна.
— Сшибли зубаря! Жаль, конягу искалечили…
Погоня завершилась. Шестикратный перевес добра вступил в решающую фазу победы над злом. Настала пора спускаться и заканчивать с детскими играми. Сейчас мрак будет низвергнут во тьму — сомнительный каламбур развеселил барона, — свет воссияет над землей, торжествуя, а следом, как в наставительном моралитэ, на сцену явится Бдительный Приказ ex machine, арестовав ликующее добро.
Настала пора спускаться и заканчивать с детскими играми. Сейчас мрак будет низвергнут во тьму — сомнительный каламбур развеселил барона, — свет воссияет над землей, торжествуя, а следом, как в наставительном моралитэ, на сцену явится Бдительный Приказ ex machine, арестовав ликующее добро.
Гладь Титикурамбы искрилась сусальным золотом, наслаждаясь теплом уходящей осени. По расплавленному металлу озера лениво скользили рыбачьи лодки. Солнечные блики играли на концах удилищ, превращая мирные рыболовные снасти в боевые пики, а самих рыбаков — в еще одно воинство, ждущее зова трубы. Ибо никто не должен оставаться в стороне во время великой битвы двух начал! И мы не останемся. Кош сестренке уши с корнем открутит; граф зачитает нотацию блудному внуку, вспомнив знатных предков, содрогнувшихся во гробах, поименно, а сам барон…