— Бегите, дурачье! Он вас всех поубивает! Я его долго не удержу!
И — барону на ухо, жарким шепотом:
— Ну их, светлость! Пусть рубят этого ворюгу. Он лошадь нашу свести хотел…
— Кош! Отпустите меня немедленно! У меня зуб опять разболелся!
Обер-квизитор отчаянно сопротивлялся насилию.
Он лошадь нашу свести хотел…
— Кош! Отпустите меня немедленно! У меня зуб опять разболелся!
Обер-квизитор отчаянно сопротивлялся насилию.
— Не пущу!.. пусть эти сперва уедут… Пострадавшие от оглобли вояки, ругаясь, поднимались с земли, однако преследовать барона с хомолюпусом не спешили. Наоборот, удостоверясь, что полуголого безумца утаскивают в дом, они, как по команде, обернулись к бесчувственному горбуну.
И тут барон с Кошем увидели такое, что рыжий оборотень, забывшись, отпустил добычу, а барон только икнул.
По стене, освещенной парой уцелевших факелов, вниз и наискосок, метнулась смутно знакомая чернильная клякса. Накрыла упавшего конокрада, облила целиком, подхватила, рывком вознеся на крышу, и растворилась во тьме.
Налетчики попятились, выставляя обереги от демонов, — у кого какой имелся — и кинулись к лошадям.
— Мы еще вернемся! — без особой уверенности крикнул последний, исчезая за воротами.
— Ага, щас! — хмыкнул Кош, скалясь. — Ты, светлость, тово… не серчай, а? Я ж как лучше хотел…
Конрад лишь рукой махнул: ладно, мол, пустое.
Пока клиенталь с работниками, покинув спасительные погреба, спешно закрывали ворота и вкладывали в петли тяжелый дубовый брус, обер-квизитор на всякий случай внимательно осмотрел двор. Нет, обошлось без жертв. На клинке шпаги, правда, обнаружились следы крови. Поранил кого-то… Интересно, если б убил до смерти — зуб прошел бы совсем?
Пожалуй, что да, задумчиво ответила боль.
Охнув, барон вышел из пятна света от масляного фонаря, подвешенного над входом. Поднял голову. Рядом с жилым домом клиентеллы рос высоченный граб, и в ветвях его барону почудилось некое движение.
— Сударь Тирулега, спускайтесь! Они уехали. И тащите сюда спасенного. Вам помощь нужна?
У столба, поддерживающего навес, валялся маленький белый медальон. Барон наклонился и поднял безделушку. Наверное, оберег; кто-то из всадников в спешке потерял. Искусно выточенный из кости, медальон был подвешен на витую, изящную цепочку. По квизиторской привычке Конрад хотел сунуть находку в карман, обнаружил, что на ночной сорочке карманов нет, колпак для хранения медальонов и вовсе не приспособлен…
Надев медальон на шею, он улыбнулся.
«Орден Темной Брани» I степени, с лентами и бантами.
За героическую оборону кобылы и конокрада.
***
Коридоры казались бесконечными. Ох уж эти стены! — пузырчатая от времени краска, гобелены, тканые шпалеры, сухая штукатурка с росписью «a secco» научного содержания… Меняя внешний вид, как хамелеоны, они непрерывно тянулись по обе стороны, словно ладони, готовые для хлопка Петляли вспугнутым зайцем, притворясь игривым щенком ловили собственный хвост, вили гадючьи кольца…
Не чувствовалось ни малейшего повышения или понижения.
Не встретилось ни единой лестницы.
В окнах издевательски красовался чудный пейзаж: скалистый берег моря, утесы, одинокий парус в волнах на горизонте и росчерки гордых буревестников в тучах. В каждом четном окне парус исчезал, в каждом нечетном — появлялся. К Чурихской долине, раскинувшейся вокруг замка, пейзаж никакого отношения не имел.
«Мы в башне, — регулярно напоминала себе Анри. — Поскольку Башня Таинств частично разрушена в прошлый визит Просперо, а эта целехонька, значит, мы в Башне Вечных Покоев. Самое место будуару сластолюбивой Номочки.
Самое место будуару сластолюбивой Номочки. Интересно, почему она не оставила нашего бычка у себя?»
Шли втроем: вигилла, малефик, лжестряпчий. Впереди, мерно раскачиваясь, топал слуга-провожатый, выделенный Эфраимом: практически голый, если не считать набедренной повязки с бахромой до колен. Ткань повязки умиляла — она сплошь была покрыта вышивкой, изображавшей стилизованный герб Чуриха: троица витых башенок, в совокупности похожих на искалеченный кукиш. Впрочем, слуга слугой, а даже самый хилый колдунишка никогда не сказал бы: мы шли вчетвером. И отнюдь не потому, что в гордыне своей не считал слуг за людей.
Никто не считал за людей — дрейгуров.
Разве что за бывших людей…
Анри с удовольствием вспомнила истерику, которую закатил Фернан Тэрц при виде слуги. Такую истерику надо нервическим дамочкам на театре представлять, в качестве образца для подражания. Воск физиономии дрейгура, в котором не было ни кровиночки, стылая улыбка идиота, механический ритм движений, словно у заводного игрока в тавлей, неживая приятность обхождения — мертвец все время норовил пасть Тэрцу в ноги! — короче, присутствие поднятого делало нашего бумажного дракона невменяемым. Наама поила бедолагу успокоительными каплями из анчара медоносного, Эфраим читал лекцию о дивных качествах условно-живой прислуги, Андреа делал вид, что пытается «отшептать через косяк» жертву некрофобии. А вигилла вспоминала рассвет, кабинет малефика и реплику Тэрца насчет его бурной молодости до обращения:
«Нет, я не из некромантуры. Но дрейгура поднял бы хоть за шкирку, хоть за хлястик…»