При вторичном отказе Цезаря вновь
рукоплескали все. Когда таким образом затея была раскрыта, Цезарь встал со
своего места и приказал отнести корону на Капитолий. Тут народ увидел, что
статуи Цезаря увенчаны царскими коронами. Двое народных трибунов, Флавий и
Марулл, подошли и сняли венки со статуй, а тех, кто первыми приветствовали
Цезаря как царя, отвели в тюрьму. Народ следовал за ними с рукоплесканиями,
называя обоих трибунов «брутами», потому что Брут уничтожил наследственное
царское достоинство и ту власть, которая принадлежала единоличным
правителям, передал сенату и народу. Цезарь, раздраженный этим поступком,
лишил Флавия и Марулла власти. В обвинительной речи он, желая оскорбить
народ, много раз назвал их «брутами» и «киманцами».
LXII. ПОЭТОМУ народ обратил свои надежды на Марка Брута. С отцовской
стороны он происходил, как полагали, от знаменитого древнего Брута, а по
материнской линии — из другого знатного рода, Сервилиев, и был зятем и
племянником Катона. Почести и милости, оказанные ему Цезарем, усыпили в нем
намерение уничтожить единовластье. Ведь Брут не только был спасен Цезарем во
время бегства Помпея при Фарсале и не только своими просьбами спас многих
своих друзей, но и вообще пользовался большим доверием Цезаря. Брут получил
в то время самую высокую из преторских должностей и через три года должен
был быть консулом. Цезарь предпочел его Кассию, хотя Кассий тоже притязал на
эту должность. По этому поводу Цезарь, как передают, сказал, что, хотя
притязания Кассия, пожалуй, и более основательны, он, тем не менее, не может
пренебречь Брутом. Когда уже во время заговора какие-то люди донесли на
Брута, Цезарь не обратил на это внимания. Прикоснувшись рукой к своему телу,
он сказал доносчику: «Брут повременит еще с этим телом!» — желая этим
сказать, что, по его мнению, Брут за свою доблесть вполне достоин высшей
власти, но стремление к ней не может сделать его неблагодарным и низким.
Люди, стремившиеся к государственному перевороту, либо обращали свои
взоры на одного Брута, либо среди других отдавали ему предпочтение, но, не
решаясь говорить с ним об этом, исписали ночью надписями судейское
возвышение, сидя на котором Брут разбирал дела, исполняя обязанности
претора. Большая часть этих надписей была приблизительно следующего
содержания: «Ты спишь, Брут!» или «Ты не Брут!». Кассий, заметив, что эти
надписи все более возбуждают Брута, стал еще настойчивее подстрекать его,
ибо Кассий питал к Цезарю личную вражду в силу причин, которые мы изложили в
жизнеописании Брута. Цезарь подозревал его в этом. «Как вы думаете, чего
хочет Кассий? Мне не нравится его чрезмерная бледность», — сказал он как-то
друзьям. В другой раз, получив донос о том, что Антоний и Долабелла
замышляют мятеж, он сказал: «Я не особенно боюсь этих длинноволосых
толстяков, а скорее — бледных и тощих», намекая на Кассия и Брута.
LXIII. НО, ПО-ВИДИМОМУ, то, что назначено судьбой, бывает не столько
неожиданным, сколько неотвратимым. И в этом случае были явлены, как
сообщают, удивительные знамения и видения: вспышки света на небе,
неоднократно раздававшийся по ночам шум, спускавшиеся на форум одинокие
птицы — обо всем этом, может быть, и не стоит упоминать при таком ужасном
событии. Но, с другой стороны, философ Страбон пишет, что появилось много
огненных людей, куда-то несущихся; у раба одного воина из руки извергалось
сильное пламя — наблюдавшим казалось, что он горит, однако, когда пламя
исчезло, раб оказался невредимым. При совершении самим Цезарем
жертвоприношения у жертвенного животного не было обнаружено сердца. Это было
страшным предзнаменованием, так как нет в природе ни одного животного без
сердца. Многие рассказывают также, что какой-то гадатель предсказал Цезарю,
что в тот день месяца марта, который римляне называют идами, ему следует
остерегаться большой опасности. Когда наступил этот день, Цезарь,
отправляясь в сенат, поздоровался с предсказателем и шутя сказал ему: «А
ведь мартовские иды наступили!», на что тот спокойно ответил: «Да,
наступили, но не прошли!»
За день до этого во время обеда, устроенного для него Марком Лепидом,
Цезарь, как обычно, лежа за столом, подписывал какие-то письма. Речь зашла о
том, какой род смерти самый лучший. Цезарь раньше всех вскричал:
«Неожиданный!» После этого, когда Цезарь покоился на ложе рядом со своей
женой, все двери и окна в его спальне разом растворились. Разбуженный шумом
и ярким светом Луны, Цезарь увидел, что Кальпурния рыдает во сне, издавая
неясные, нечленораздельные звуки. Ей привиделось, что она держит в объятиях
убитого мужа. Другие, впрочем, отрицают, что жена Цезаря видела такой сон; у
Ливия говорится, что дом Цезаря был по постановлению сената, желавшего
почтить Цезаря, украшен фронтоном и этот фронтон Кальпурния увидела во сне
разрушенным, а потому причитала и плакала. С наступлением дня она стала
просить Цезаря, если возможно, не выходить и отложить заседание сената; если
же он совсем не обращает внимания на ее сны, то хотя бы посредством других
предзнаменований и жертвоприношений пусть разузнает будущее. Тут,
по-видимому, и в душу Цезаря вкрались тревога и опасения, ибо раньше он
никогда не замечал у Кальпурнии суеверного страха, столь свойственного
женской природе, теперь же он увидел ее сильно взволнованной. Когда гадатели
после многочисленных жертвоприношений объявили ему о неблагоприятных
предзнаменованиях, Цезарь решил послать Антония, чтобы он распустил сенат.
LXIV. В ЭТО ВРЕМЯ Децим Брут по прозванию Альбин (пользовавшийся таким
доверием Цезаря, что тот записал его вторым наследником в своем завещании),
один из участников заговора Брута и Кассия, боясь, как бы о заговоре не
стало известно, если Цезарь отменит на этот день заседание сената, начал
высмеивать гадателей, говоря, что Цезарь навлечет на себя обвинения и упреки
в недоброжелательстве со стороны сенаторов, так как создается впечатление,
что он издевается над сенатом.