Впрочем, когда Афинодор, оштрафованный афинянами за то, что не
явился на состязания в дни Дионисий, попросил царя послать письмо в его
защиту, Александр, хотя и не сделал этого, но заплатил за него штраф. Ликон
Скарфийский, со славою игравший на сцене, добавил к своей роли в какойто
комедии строку, в которой заключалась просьба о десяти талантах. Александр
засмеялся и подарил их актеру.
Тем временем Дарий прислал своих друзей с письмом к македонскому царю,
предлагая Александру десять тысяч талантов выкупа за пленных, все земли по
эту сторону Евфрата, одну из дочерей в жены, а также свою дружбу и союз.
Когда Александр сообщил об этом предложении приближенным, Парменион сказал:
«Будь я Александром, я принял бы эти условия».
«Клянусь Зевсом, я сделал бы так же, — воскликнул Александр, — будь я
Парменионом!» Дарию же Александр написал, что тот может рассчитывать на
самый радушный прием, если явится к македонянам; в противном случае он сам
пойдет на персидского царя.
XXX. ВСКОРЕ, однако, он пожалел об этом ответе, так как жена Дария
умерла родами. Александр не скрывал своего огорчения тем, что упустил
благоприятный случай проявить великодушие. Он приказал похоронить царицу со
всей пышностью, не жалея никаких расходов. Тирей, один из евнухов, которые
были захвачены вместе с персидскими женщинами, бежал из македонского лагеря
и, проделав долгий путь верхом, добрался до Дария, чтобы сообщить ему о
смерти жены. Громко зарыдав, царь стал бить себя по голове и воскликнул: «О,
злой рок персов! Жена и сестра царя живой попала в руки врага, а
скончавшись, была лишена царского погребения!» «Но, царь, — перебил его
евнух, — что касается похорон и подобающих царице почестей, у тебя нет
оснований жаловаться на злую судьбу персов. Ни госпоже моей Статире, пока
она была жива, ни твоей матери, ни дочерям не пришлось ни в чем нуждаться.
Они пользовались всеми теми благами и преимуществами, что и прежде, за
исключением только возможности видеть исходящий от тебя свет, который, по
воле владыки Оромазда, вновь воссияет в былом блеске. Когда же Статира
умерла, не было таких почестей, которых бы ей не воздали, и даже враги
оплакивали ее. Ведь Александр столь же милостив к побежденным, сколь страшен
в битве». После того, как Дарий выслушал этот рассказ, волнение и скорбь
вызвали у него чудовищное подозрение, и, отведя евнуха подальше в глубь
палатки, он сказал: «Если ты сам, подобно военному счастью персов, не
перешел на сторону македонян и по-прежнему считаешь меня, Дария, своим
господином, заклинаю тебя великим светом Митры и правой рукой твоего царя,
скажи мне, не оплакиваю ли я сейчас лишь меньшую из бед, постигших Статиру,
и не поразили ли нас еще более жестокие беды, пока она была жива? Не лучше
ли было бы для нашей чести, если б в злосчастьях наших столкнулись мы с
врагом кровожадным и жестоким? Разве стал бы молодой человек воздавать такие
почести жене врага, будь его отношение к ней чистым?» Не успел царь
произнести эти слова, как Тирей упал к его ногам, умоляя не обвинять
Александра понапрасну и не бесчестить покойную жену и сестру свою.
Не
следует, говорил он, попав в беду, лишать себя самого большого утешения —
сознания, что ты побежден человеком, обладающим сверхчеловеческой природой.
Тирей призывал Дария отдать дань восхищения тому, чья скромность в обращении
с персидскими женщинами даже превосходит храбрость, проявленную им в
столкновении с персидскими мужами. Истинность своих слов евнух подтвердил
страшными клятвами, а также привел много примеров воздержности и великодушия
Александра. Тогда, выйдя к своим приближенным, Дарий воздел руки к небу и
обратился с мольбою к богам: «Боги, покровительствующие моему роду и
царству, дайте мне восстановить могущество персов, чтобы моя держава вновь
была столь же счастливой, какой я ее получил, и чтобы, став победителем, я
мог отблагодарить Александра за все, что он сделал для моих близких, когда я
попал в беду. Если же наступит роковой час возмездия и великих перемен,
когда падет персидская держава, пусть никто, кроме Александра, не воссядет
на трон Кира». Большинство писателей именно так передают эти события и речи.
XXXI. ПОСЛЕ того как Александр завоевал все земли до Евфрата, он пошел
на Дария, двигавшегося ему навстречу с армией, численность которой достигала
миллиона. В пути кто-то из приближенных, желая рассмешить царя, рассказал
ему, какую игру затеяли обозные: разделившись на две партии, в каждой из
которой был свой предводитель и полководец, они назвали одного Александром,
а другого Дарием. Сперва они бросали друг в друга комьями земли, потом
начался кулачный бой и, наконец, в пылу борьбы они взялись за камни и
дубины; многих из них невозможно было унять. Услышав это, царь приказал,
чтобы оба предводителя сразились один на один. Он сам вооружил «Александра»,
а Филот — «Дария». Все войско наблюдало за поединком, пытаясь в происходящем
усмотреть грядущее. В упорном сражении победил тот, которого называли
Александром. Царь подарил ему двенадцать деревень и предоставил право носить
персидское платье. Об этом рассказывает Эратосфен.
Великая битва с Дарием произошла не под Арбелами, как пишут многие, а
под Гавгамелами. Название это на местном наречии означает «Верблюжий дом»,
так как один из древних царей, спасшись от врагов на одногорбом верблюде,
поместил его здесь и назначил на его содержание доходы с нескольких
деревень.
В месяце боэдромионе, приблизительно в то время, когда в Афинах
начинают справлять таинства, произошло лунное затмение. На одиннадцатую ночь
после затмения, когда оба войска находились уже на виду друг у друга, Дарий
приказал воинам оставаться в строю и при свете факелов устроил смотр.
Александр же, пока македоняне спали, вместе с предсказателем Аристандром
совершал перед своей палаткой какие-то тайные священные обряды и приносил
жертвы богу Фобосу. Вся равнина между Нифатом и Гордиейскими горами была
освещена огнями варварского войска, из лагеря персов доносился неясный гул,
подобный шуму безбрежного моря.