Сначала он надевал это платье только тогда,
когда встречался с варварами или беседовал дома с друзьями, но позднее его
можно было видеть в таком одеянии даже во время выездов и приемов. Зрелище
это было тягостным для македонян, но, восхищаясь доблестью, которую он
проявлял во всем остальном, они относились снисходительно к таким его
слабостям, как любовь к наслаждениям и показному блеску. Ведь, не говоря уже
о том, что он перенес прежде, совсем незадолго до описываемых здесь событий
он был ранен стрелой в голень, и так сильно, что кость сломалась и вышла
наружу, в другой раз он получил удар камнем в шею, и долгое время туманная
пелена застилала ему взор. И все же он не щадил себя, а непрестанно рвался
навстречу всяческим опасностям; так, страдая поносом, он перешел реку
Орексарт, которую принял за Танаид, и, обратив скифов в бегство, гнался за
ними верхом на коне целых сто стадиев.
XLVI. МНОГИЕ, в том числе Клитарх, Поликлит, Онесикрит, Антиген и Истр,
рассказывают, что в тех местах к Александру явилась амазонка, но Аристобул,
секретарь Александра Харет, Птолемей, Антиклид, Филон Фиванский, Филипп из
Теангелы, а также Гекатей Эретрийский, Филипп Халкидский и Дурид Самосский
утверждают, что это выдумка. Их мнение как будто подтверждает и сам
Александр. В подробном письме к Антипатру он говорит, что царь скифов дал
ему в жены свою дочь, а об амазонке даже не упоминает. Рассказывают, что,
когда много времени спустя Онесикрит читал Лисимаху, тогда уже царю,
четвертую книгу своего сочинения, в которой написано об амазонке, Лисимах с
легкой усмешкой спросил историка: «А где же я был тогда?» Но как бы мы ни
относились к этому рассказу — как к правдивому или как к вымышленному, —
наше восхищение Александром не становится от этого ни меньшим, ни большим.
XLVII. АЛЕКСАНДР боялся, что македоняне падут духом и не захотят
продолжать поход. Не тревожа до времени остальное войско, он обратился к тем
лучшим из лучших, которые были с ним в Гиркании, — двадцати тысячам
пехотинцев и трем тысячам всадников. Он говорил, что до сих пор варвары
видели македонян как бы во сне, если же теперь, едва лишь приведя Азию в
замешательство, македоняне решат уйти из этой страны, варвары сразу же
нападут на них, как на женщин. Впрочем, тех, кто хочет уйти, он не
собирается удерживать. Но пусть боги будут свидетелями, что македоняне
покинули его с немногими друзьями и добровольцами на произвол судьбы, — его,
который стремится приобрести для македонян весь мир. Примерно в тех же
выражениях Александр пересказывает эту речь в письме к Антипатру; там же
царь пишет, что, когда он кончил говорить, все воины закричали, чтобы он вел
их хоть на край света. После того, как Александр добился успеха у этой части
войска, было уже нетрудно убедить все остальное множество воинов, которые
добровольно выразили готовность следовать за царем.
С этих пор он стал все больше приспосабливать свой образ жизни к
местным обычаям, одновременно сближая их с македонскими, ибо полагал, что
благодаря такому смешению и сближению он добром, а не силой укрепит свою
власть на тот случай, если отправится в далекий поход.
С этих пор он стал все больше приспосабливать свой образ жизни к
местным обычаям, одновременно сближая их с македонскими, ибо полагал, что
благодаря такому смешению и сближению он добром, а не силой укрепит свою
власть на тот случай, если отправится в далекий поход. С этой же целью он
отобрал тридцать тысяч мальчиков и поставил над ними многочисленных
наставников, чтобы выучить их греческой грамоте и обращению с македонским
оружием. И его брак с Роксаной, красивой и цветущей девушкой, в которую он
однажды влюбился, увидев ее в хороводе на пиру, как всем казалось, вполне
соответствовал его замыслу, ибо брак этот сблизил Александра с варварами, и
они прониклись к нему доверием и горячо полюбили его за то, что он проявил
величайшую воздержность и не захотел незаконно овладеть даже той
единственной женщиной, которая покорила его. Когда Александр увидел, что
один из его ближайших друзей, Гефестион, одобряет его сближение с варварами
и сам подражает ему в этом, а другой, Кратер, остается верен отеческим
нравам, он стал вести дела с варварами через Гефестиона, а с греками и с
македонянами — через Кратера. Горячо любя первого и глубоко уважая второго,
Александр часто говорил, что Гефестион — друг Александра, а Кратер — друг
царя. Из-за этого Гефестион и Кратер питали скрытую вражду друг к другу и
нередко ссорились. Однажды в Индии ссора их дошла до того, что они обнажили
мечи. К тому и к другому бросились на помощь друзья, но Александр, пришпорив
коня, подъехал к ним и при всех обругал Гефестиона, назвал его глупцом и
безумцем, не желающим понять, что он был бы ничем, если бы кто-нибудь отнял
у него Александра. Кратера он сурово разбранил с глазу на глаз, а потом,
приведя их обоих к себе и примирив друг с другом, поклялся Аммоном и всеми
другими богами, что никого из людей не любит так, как их двоих, но если он
узнает когда-нибудь, что они опять ссорятся, то непременно убьет либо их
обоих, либо зачинщика. Рассказывают, что после этого они даже в шутку ни
словом, ни делом не пытались поддеть или уколоть друг друга.
XLVIII. ФИЛОТ, сын Пармениона, пользовался большим уважением среди
македонян. Его считали мужественным и твердым человеком, после Александра не
было никого, кто был бы столь же щедрым и отзывчивым. Рассказывают, что
как-то один из его друзей попросил у него денег, и Филот велел своему
домоуправителю выдать их. Домоуправитель отказался, сославшись на то, что
денег нет, но Филот сказал ему: «Что ты говоришь? Разве у тебя нет
какого-нибудь кубка или платья?» Однако высокомерием и чрезмерным
богатством, слишком тщательным уходом за своим телом, необычным для частного
лица образом жизни, а также тем, что гордость свою он проявлял неумеренно,
грубо и вызывающе, Филот возбудил к себе недоверие и зависть. Даже отец его,
Парменион, сказал ему однажды: «Спустись-ка, сынок, пониже».