Заслушавшись подобными речами, Помпей оставил всякие опасения,
не заботился о приобретении воинской силы и думал победить Цезаря с помощью
речей и законопроектов. Но Цезаря нимало не заботили постановления, которые
выносил против него Помпей. Рассказывают, что один из военачальников Цезаря,
посланный им в Рим, стоя перед зданием сената и слыша, что сенат
отказывается продлить Цезарю срок командования, сказал, положив руку на
рукоятку меча: «Ну, что ж, тогда вот это даст ему продление».
XXX. ВПРОЧЕМ, требования Цезаря внешне казались вполне справедливыми. А
именно, он предлагал сам распустить свои войска, если и Помпей сделает то же
самое, и оба они в качестве частных лиц будут ожидать от сограждан
вознаграждения за свои дела. Ведь если у него отберут войско, а за Помпеем
оставят и укрепят его силы, то, обвиняя одного в стремлении к тирании,
сделают тираном другого. Куриона, сообщившего об этом предложении Цезаря
народу, приветствовали шумными рукоплесканиями, ему даже бросали венки, как
победителю на играх. Народный трибун Антоний вскоре принес в Народное
собрание письмо Цезаря по поводу этого предложения и прочел его, несмотря на
сопротивление консулов. Но в сенате тесть Помпея Сципион внес предложение
объявить Цезаря врагом отечества, если он не сложит оружия в течение
определенного срока. Консулы начали опрос, кто голосует за то, чтобы Помпей
распустил свои войска, и кто за то, чтобы Цезарь распустил свои; за первое
предложение высказались очень немногие, за второе же — почти все. Тогда
Антоний внес предложение, чтобы оба одновременно сложили с себя полномочия,
и к этому предложению единодушно присоединился весь сенат. Но так как
Сципион решительно выступил против этого, а консул Лентул кричал, что против
разбойника надо действовать оружием, а не постановлениями, сенаторы
разошлись и надели траурные одежды по поводу такого раздора.
XXXI. ПОСЛЕ этого от Цезаря прибыли письма с очень умеренными
предложениями. Он изъявлял согласие отказаться от всех требований, если ему
отдадут Предальпийскую Галлию и Иллирик с двумя легионами до тех пор, когда
он сможет вторично выступить соискателем на консульских выборах. Оратор
Цицерон, который только что прибыл из Киликии и стремился примирить
враждующих, пытался смягчить Помпея, но тот, уступая в остальном, не
соглашался оставить Цезарю войско. Тогда Цицерон убедил друзей Цезаря
ограничиться упомянутыми провинциями и шестью тысячами воинов и положить
конец вражде; на это соглашался и Помпей, Но консул Лентул и его друзья
воспротивились и дошли до того, что позорным и бесчестным образом выгнали
Антония и Куриона из сената. Тем самым они дали Цезарю наилучшее средство
разжечь гнев воинов — надо было лишь указать им на то, что почтенные мужи,
занимающие высокие государственные должности, вынуждены были бежать в одежде
рабов на наемной повозке (к этому, из страха перед врагами, они прибегли,
чтобы тайно ускользнуть из Рима).
XXXII. У ЦЕЗАРЯ было не более трехсот всадников и пяти тысяч человек
пехоты. Остальные его воины оставались за Альпами, и он уже отправил за ними
своих легатов. Но так как он видел, что для начала задуманного им
предприятия и для первого приступа более необходимы чудеса отваги и
ошеломительный по скорости удар, чем многочисленное войско (ибо ему казалось
легче устрашить врага неожиданным нападением, чем одолеть его, придя с
хорошо вооруженным войском), то он дал приказ своим командирам и
центурионам, вооружившись кинжалами, без всякого другого оружия занять
Аримин, значительный город в Галлии, избегая, насколько возможно, шума и
кровопролития. Командование войском он поручил Гортензию, сам же провел
целый день на виду у всех и даже присутствовал при упражнениях гладиаторов.
К вечеру, приняв ванну, он направился в обеденный зал и здесь некоторое
время оставался с гостями. Когда уже стемнело, он встал и вежливо предложил
гостям ожидать здесь, пока он вернется. Немногим же доверенным друзьям он
еще прежде сказал, чтобы они последовали за ним, но выходили не все сразу, а
поодиночке. Сам он сел в наемную повозку и поехал сначала по другой дороге,
а затем повернул к Аримину. Когда он приблизился к речке под названием
Рубикон, которая отделяет Предальпийскую Галлию от собственно Италии, его
охватило глубокое раздумье при мысли о наступающей минуте, и он заколебался
перед величием своего дерзания. Остановив повозку, он вновь долгое время
молча обдумывал со всех сторон свой замысел, принимая то одно, то другое
решение. Затем он поделился своими сомнениями с присутствовавшими друзьями,
среди которых был и Азиний Поллион; он понимал, началом каких бедствий для
всех людей будет переход через эту реку и как оценит этот шаг потомство.
Наконец, как бы отбросив размышления и отважно устремляясь навстречу
будущему, он произнес слова, обычные для людей, вступающих в отважное
предприятие, исход которого сомнителен: «Пусть будет брошен жребий!» — и
двинулся к переходу. Промчавшись остаток пути без отдыха, он еще до рассвета
ворвался в Аримин, который и занял. Говорят, что в ночь накануне этого
перехода Цезарь видел зловещий сон; ему приснилось, что он совершил ужасное
кровосмешение, сойдясь с собственной матерью.
XXXIII. ПОСЛЕ взятия Аримина как бы широко распахнулись ворота перед
войною во всех странах и на всех морях, и вместе с границей провинции были
нарушены и стерты все римские законы; казалось, что не только мужчины и
женщины в ужасе бродят по Италии, как это бывало и прежде, но и сами города,
поднявшись со своих мест, бегут, враждуя друг с другом. В самом Риме,
который был затоплен потоком беглецов из окрестных селений, власти не могли
поддержать порядка ни убеждением, ни приказами. И немногого недоставало,
чтобы город сам себя погубил в этом великом смятении и буре.