Как сообщают,
Александр был очень светлым, и белизна его кожи переходила местами в
красноту, особенно на груди и на лице. Кожа Александра очень приятно пахла,
а изо рта и от всего тела исходило благоухание, которое передавалось его
одежде, — это я читал в воспоминаниях Аристоксена. Причиной этого, возможно,
была температура его тела, горячего и огненного, ибо, как думает Теофраст,
благовоние возникает в результате воздействия теплоты на влагу. Поэтому
больше всего благовоний, и притом самых лучших, производят сухие и жаркие
страны, ибо солнце удаляет с поверхности тел влагу, которая дает пищу
гниению. Этой же теплотой тела, как кажется, порождалась у Александра и
склонность к пьянству и вспыльчивость.
Еще в детские годы обнаружилась его воздержность: будучи во всем
остальном неистовым и безудержным, он был равнодушен к телесным радостям и
предавался им весьма умеренно; честолюбие же Александра приводило к тому,
что его образ мыслей был не по возрасту серьезным и возвышенным. Он любил не
всякую славу и искал ее не где попало, как это делал Филипп, подобно софисту
хваставшийся своим красноречием и увековечивший победы своих колесниц в
Олимпии изображениями на монетах. Однажды, когда приближенные спросили
Александра, отличавшегося быстротой ног, не пожелает ли он состязаться в
беге на Олимпийских играх, он ответил: «Да, если моими соперниками будут
цари!» Вообще Александр, по-видимому, не любил атлетов: он устраивал
множество состязаний трагических поэтов, флейтистов, кифаредов и рапсодов, а
также различные охотничьи соревнования и бои на палках, но не проявлял
никакого интереса к кулачным боям или к панкратию и не назначал наград их
участникам. V. КОГДА в отсутствие Филиппа в Македонию прибыли послы
персидского царя, Александр, не растерявшись, радушно их принял; он
настолько покорил послов своей приветливостью и тем, что не задал ни одного
детского или малозначительного вопроса, а расспрашивал о протяженности
дорог, о способах путешествия в глубь Персии, о самом царе — каков он в
борьбе с врагами, а также о том, каковы силы и могущество персов, что они
немало удивлялись и пришли к выводу, что прославленные способности Филиппа
меркнут перед величием замыслов и стремлений этого мальчика. Всякий раз, как
приходило известие, что Филипп завоевал какой-либо известный город или
одержал славную победу, Александр мрачнел, слыша это, и говорил своим
сверстникам: «Мальчики, отец успеет захватить все, так что мне вместе с вами
не удастся совершить ничего великого и блестящего». Стремясь не к
наслаждению и богатству, а к доблести и славе, Александр считал, что чем
больше получит он от своего отца, тем меньше сможет сделать сам. Возрастание
македонского могущества порождало у Александра опасения, что все великие
деяния будут совершены до него, а он хотел унаследовать власть, чреватую не
роскошью, удовольствиями и богатством, но битвами, войнами и борьбою за
славу.
Само собой разумеется, что образованием Александра занимались
многочисленные воспитатели, наставники и учителя, во главе которых стоял
родственник Олимпиады Леонид, муж сурового нрава; хотя сам Леонид и не
стыдился звания воспитателя и дядьки, звания по существу прекрасного и
достойного, но из уважения к нему и его родственным связям все называли его
руководителем и наставником Александра. Дядькой же по положению и по званию
был Лисимах, акарнанец родом. В этом человеке не было никакой утонченности,
но лишь за то, что он себя называл Фениксом, Александра — Ахиллом, а Филиппа
— Пелеем, его высоко ценили и среди воспитателей он занимал второе место.
VI. ФЕССАЛИЕЦ Филоник привел Филиппу Букефала, предлагая продать его за
тринадцать талантов, и, чтобы испытать коня, его вывели на поле. Букефал
оказался диким и неукротимым; никто из свиты Филиппа не мог заставить его
слушаться своего голоса, никому не позволял он сесть на себя верхом и всякий
раз взвивался на дыбы. Филипп рассердился и приказал увести Букефала,
считая, что объездить его невозможно. Тогда присутствовавший при этом
Александр сказал: «Какого коня теряют эти люди только потому, что по
собственной трусости и неловкости не могут укротить его». Филипп сперва
промолчал, но когда Александр несколько раз с огорчением повторил эти слова,
царь сказал: «Ты упрекаешь старших, будто больше их смыслишь или лучше
умеешь обращаться с конем». «С этим, по крайней мере, я справлюсь лучше, чем
кто-либо другой», — ответил Александр. «А если не справишься, какое
наказание понесешь ты за свою дерзость?» — спросил Филипп. «Клянусь Зевсом,
— сказал Александр, — я заплачу то, что стоит конь!» Поднялся смех, а затем
отец с сыном побились об заклад на сумму, равную цене коня. Александр сразу
подбежал к коню, схватил его за узду и повернул мордой к солнцу:
по-видимому, он заметил, что конь пугается, видя впереди себя колеблющуюся
тень. Некоторое время Александр пробежал рядом с конем, поглаживая его
рукой. Убедившись, что Букефал успокоился и дышит полной грудью, Александр
сбросил с себя плащ и легким прыжком вскочил на коня. Сперва, слегка натянув
поводья, он сдерживал Букефала, не нанося ему ударов и не дергая за узду.
Когда же Александр увидел, что норов коня не грозит больше никакою бедой и
что Букефал рвется вперед, он дал ему волю и даже стал понукать его громкими
восклицаниями и ударами ноги. Филипп и его свита молчали, объятые тревогой,
но когда Александр, по всем правилам повернув коня, возвратился к ним,
гордый и ликующий, все разразились громкими криками. Отец, как говорят, даже
прослезился от радости, поцеловал сошедшего с коня Александра и сказал:
«Ищи, сын мой, царство по себе, ибо Македония для тебя слишком мала!»
VII. ФИЛИПП видел, что Александр от природы упрям, а когда рассердится,
то не уступает никакому насилию, но зато разумным словом его легко можно
склонить к принятию правильного решения; поэтому отец старался больше
убеждать, чем приказывать.