Борьба под Алезией пользуется заслуженной славой, так как ни одна
другая война не дает примеров таких смелых и искусных подвигов. Но более
всего удивительно, как Цезарь, сразившись с многочисленным войском за
стенами города и разбив его, проделал это незаметно не только для
осажденных, но даже и для тех римлян, которые охраняли стену, обращенную к
городу. Последние узнали о победе не раньше, чем услышали доносящиеся из
Алезии плач и рыдания мужчин и женщин, которые увидели, как римляне с
противоположной стороны несут в свой лагерь множество щитов, украшенных
серебром и золотом, панцирей, залитых кровью, множество кубков и галльских
палаток. Так мгновенно, подобно сну или призраку, была уничтожена и рассеяна
эта несметная сила, причем большая часть варваров погибла в битве. Наконец
сдались и защитники Алезии — после того, как причинили немало хлопот и
Цезарю и самим себе. Верцингеториг, руководитель всей войны, надев самое
красивое вооружение и богато украсив коня, выехал из ворот. Объехав вокруг
возвышения, на котором сидел Цезарь, он соскочил с коня, сорвал с себя все
доспехи и, сев у ног Цезаря, оставался там, пока его не заключили под
стражу, чтобы сохранить для триумфа.
XXVIII. ЦЕЗАРЬ давно уже решил низвергнуть Помпея — так же, конечно,
как и Помпей его. После того как Красс, которого любой из них в случае
победы имел бы своим противником, погиб в борьбе с парфянами, Цезарю, если
он хотел быть первым, не оставалось ничего иного, как уничтожить того, кому
первенство уже принадлежало, а Помпей, чтобы не допустить такого исхода,
должен был своевременно устранить того, кого он страшился. Помпей лишь
недавно начал опасаться Цезаря, а прежде относился к нему с пренебрежением,
считая, что не трудно будет уничтожить того, кто обязан своим возвышением
ему, Помпею. Цезарь же, — который с самого начала питал эти намерения, —
словно атлет, надолго удалился из поля зрения своих соперников. В галльских
войнах он упражнял и себя и войско и подвигами своими настолько увеличил
свою славу, что она сравнялась со славой побед Помпея. Теперь он пользовался
всеми поводами, какие давали ему и сам Помпей, и условия времени, и упадок
гражданской жизни в Риме, приведший к тому, что лица, домогающиеся
должностей, сидели на площади за своими столиками с деньгами и бесстыдно
подкупали чернь, а нанятый народ приходил в Собрание, чтобы бороться за
того, кто дал ему денег, — бороться не с помощью голосования, а луками,
пращами и мечами. Нередко собравшиеся расходились лишь после того, как
осквернят возвышение для оратора трупами и запятнают его кровью. Государство
погружалось в пучину анархии, подобно судну, несущемуся без управления, так
что здравомыслящие люди считали счастливым исходом, если после таких
безумств и бедствий течение событий приведет к единовластию, а не к
чему-либо еще худшему.
Многие уже осмеливались говорить открыто, что
государство не может быть исцелено ничем, кроме единовластия, и нужно
принять это лекарство из рук наиболее кроткого врача, под каковым они
подразумевали Помпея. Помпей же, притворно, на словах, отнекиваясь от такой
роли, на деле более всего добивался именно того, чтобы его провозгласили
диктатором. Катон и его друзья поняли это и провели в сенате предложение
избрать Помпея единственным консулом, чтобы тот, удовольствовавшись таким,
более или менее законным, единовластием, не добивался диктатуры. Было решено
также продлить ему время управления провинциями, которых у него было две —
Испания и Африка. Управлял он ими при помощи легатов, ежегодно получая на
содержание своих войск тысячу талантов из государственной казны.
XXIX. МЕЖДУ ТЕМ Цезарь, отправляя посредников в Рим, домогался
консульства и требовал продления своих полномочий в провинциях. В то время
как Помпей вначале хранил молчание, Марцелл и Лентул, всегда ненавидевшие
Цезаря, выступили против исполнения его просьбы; к тем соображениям, которые
диктовались обстоятельствами, они прибавили без нужды и многое иное,
направленное к оскорблению и поношению Цезаря. Так, они требовали отнять
права гражданства у обитателей Нового Кома в Галлии — колонии, вновь
основанной Цезарем незадолго до этого, а одного из членов тамошнего совета,
прибывшего в Рим, консул Марцелл даже высек розгами, заметив: «Это тебе в
знак того, что ты не римский гражданин, отправляйся теперь домой и покажи
рубцы Цезарю». Когда же Цезарь после этого возмутительного поступка Марцелла
обильным потоком направил галльские богатства ко всем участвовавшим в
управлении государством и не только освободил народного трибуна Куриона от
больших долгов, но и дал консулу Павлу тысячу пятьсот талантов, на которые
тот украсил форум знаменитым сооружением — базиликой, воздвигнув ее на месте
прежней базилики Фульвии, Помпей, напуганный этими кознями, уже открыто и
сам и через своих друзей стал ратовать за то, чтобы Цезарю был назначен
преемник по управлению провинциями. Одновременно он потребовал у Цезаря
обратно легионы, которые предоставил ему для войн в Галлии. Цезарь тотчас же
отослал эти войска, наградив каждого воина двумястами пятьюдесятью драхмами.
Те, кто привел эти легионы к Помпею, распространяли в народе дурные
слухи о Цезаре, одновременно ослепляя самого Помпея пустыми надеждами: эти
люди уверяли его, что по нем тоскует войско Цезаря, и если здесь, в
государстве, страдающем от скрытого недуга, он едва в силах бороться с
завистниками, то там к его услугам войско, готовое тотчас, как только оно
окажется в Италии, выступить на его стороне, — такую-де неприязнь навлек на
себя Цезарь непрерывными походами, такое недоверие — своим стремлением к
единовластию. Заслушавшись подобными речами, Помпей оставил всякие опасения,
не заботился о приобретении воинской силы и думал победить Цезаря с помощью
речей и законопроектов.