Но и народ, со своей стороны, стал
настолько расположен к нему, что каждый выискивал новые должности и почести,
которыми можно было вознаградить Цезаря.
VI. РИМ тогда разделялся на два стана — приверженцев Суллы, имевших
большую силу, и сторонников Мария, которые были полностью разгромлены,
унижены и влачили жалкое существование. Чтобы вновь укрепить и повести за
собой марианцев, Цезарь, когда воспоминания о его щедрости в должности эдила
были еще свежи, ночью принес на Капитолий и поставил сделанные втайне
изображения Мария и богинь Победы, несущих трофеи. На следующее утро вид
этих блестевших золотом и сделанных чрезвычайно искусно изображений, надписи
на которых повествовали о победах над кимврами, вызвал у смотрящих чувство
изумления перед отвагой человека, воздвигнувшего их (имя его, конечно, не
осталось неизвестным). Слух об этом вскоре распространился, и римляне
сбежались поглядеть на изображения. При этом одни кричали, что Цезарь
замышляет тиранию, восстанавливая почести, погребенные законами и
постановлениями сената, и что он испытывает народ, желая узнать, готов ли
тот, подкупленный его щедростью, покорно терпеть его шутки и затеи. Марианцы
же, напротив, сразу появившись во множестве, подбодряли друг друга и с
рукоплесканиями заполнили Капитолий; у многих из них выступили слезы радости
при виде изображения Мария, и они превозносили Цезаря величайшими похвалами,
как единственного человека, который достоин родства с Марием. По этому
поводу было созвано заседание сената, и Лутаций Катул, пользовавшийся тогда
наибольшим влиянием у римлян, выступил с обвинением против Цезаря, бросив
известную фразу: «Итак, Цезарь покушается на государство уже не путем
подкопа, но с осадными машинами». Но Цезарь так умело выступил в свою
защиту, что сенат остался удовлетворенным, и сторонники Цезаря еще более
осмелели и призывали его ни перед чем не отступать в своих замыслах, ибо
поддержка народа обеспечит ему первенство и победу над противниками.
VII. МЕЖДУ тем умер верховный жрец Метелл, и два известнейших человека,
пользовавшихся огромным влиянием в сенате, — Сервилий Исаврийский и Катул, —
боролись друг с другом, добиваясь этой должности. Цезарь не отступил перед
ними и также выставил в Народном собрании свою кандидатуру. Казалось, что
все соискатели пользуются равною поддержкой, но Катул, из-за высокого
положения, которое он занимал, более других опасался неясного исхода борьбы
и потому начал переговоры с Цезарем, предлагая ему большую сумму денег, если
он откажется от соперничества. Цезарь, однако, ответил, что будет продолжать
борьбу, даже если для этого придется еще большую сумму взять в долг. В день
выборов, прощаясь со своей матерью, которая прослезилась, — провожая его до
дверей, он сказал: «Сегодня, мать, ты увидишь своего сына либо верховным
жрецом, либо изгнанником». На выборах Цезарь одержал верх и этим внушил
сенату и знати опасение, что он сможет увлечь народ на любую дерзость.
На выборах Цезарь одержал верх и этим внушил
сенату и знати опасение, что он сможет увлечь народ на любую дерзость.
Поэтому Пизон и Катул упрекали Цицерона, пощадившего Цезаря, который был
замешан в заговоре Каталины. Как известно, Катилина намеревался не только
свергнуть существующий строй, но и уничтожить всякую власть и произвести
полный переворот. Сам он покинул город, когда против него появились лишь
незначительные улики, а важнейшие замыслы оставались еще скрытыми, Лентула
же и Цетега оставил в Риме, чтобы они продолжали плести заговор. Неизвестно,
оказывал ли тайно Цезарь в чем-нибудь поддержку и выражал ли сочувствие этим
людям, но в сенате, когда они были полностью изобличены и консул Цицерон
спрашивал у каждого сенатора его мнение о наказании виновных, все
высказывались за смертную казнь, пока очередь не дошла до Цезаря, который
выступил с заранее обдуманной речью, заявив, что убивать без суда людей,
выдающихся по происхождению своему и достоинству, несправедливо и не в
обычае римлян, если это не вызвано крайней необходимостью. Если же впредь до
полной победы над Каталиной они будут содержаться под стражей в италийских
городах, которые может выбрать сам Цицерон, то позже сенат сможет в
обстановке мира и спокойствия решить вопрос о судьбе каждого из них.
VIII. ЭТО предложение показалось настолько человеколюбивым и было так
сильно и убедительно обосновано, что не только те, кто выступал после
Цезаря, присоединились к нему, но и многие из говоривших ранее стали
отказываться от своего мнения и поддерживать предложение Цезаря, пока
очередь не дошла до Катона и Катула. Эти же начали горячо возражать, а Катон
даже высказал в своей речи подозрение против Цезаря и выступил против него
со всей резкостью. Наконец, было решено казнить заговорщиков, а когда Цезарь
выходил из здания сената, то на него набросилось с обнаженными мечами много
сбежавшихся юношей из числа охранявших тогда Цицерона. Но, как сообщают,
Курион, прикрыв Цезаря своей тогой, благополучно вывел его, да и сам
Цицерон, когда юноши оглянулись, знаком удержал их, либо испугавшись народа,
либо вообще считая такое убийство несправедливым и противозаконным. Если все
это правда, то я не понимаю, почему Цицерон в сочинении о своем консульстве
ничего об этом не говорит. Позже его обвиняли в том, что он не
воспользовался представившейся тогда прекрасной возможностью избавиться от
Цезаря, а испугался народа, необычайно привязанного к Цезарю. Эта
привязанность проявилась через несколько дней, когда Цезарь пришел в сенат,
чтобы защищаться против выдвинутых подозрений, и был встречен враждебным
шумом. Видя, что заседание затягивается дольше обычного, народ с криками
сбежался и обступил здание, настоятельно требуя отпустить Цезаря.
Поэтому и Катон, сильно опасаясь восстания неимущих, которые, возлагая
надежды на Цезаря, воспламеняли и весь народ, убедил сенат учредить
ежемесячные хлебные раздачи для бедняков.