Незадолго до того Стасикрат
обратился к царю и сказал, что Афону во Фракии скорее, чем какой-либо другой
горе, можно придать вид человеческой фигуры и что, по приказанию Александра,
он готов превратить Афон в самую незыблемую и самую величественную статую
царя, левой рукой охватывающую многолюдный город, а правой — изливающую в
море многоводный поток. Царь отверг тогда это предложение, но теперь он
только тем и занимался, что вместе с мастерами придумывал еще более нелепые
и разорительные затеи.
LXXIII. НА ПУТИ в Вавилон к Александру вновь присоединился Неарх,
корабли которого вошли в Евфрат из Великого моря. Неарх сообщил Александру,
что ему встретились какие-то халдеи, которые просили передать царю, чтобы он
не вступал в Вавилон. Но Александр не обратил на это внимания и продолжал
путь. Приблизившись к стенам города, царь увидел множество воронов, которые
ссорились между собой и клевали друг друга, причем некоторые из них падали
замертво на землю у его ног. Вскоре после этого Александру донесли, что
Аполлодор, командующий войсками в Вавилоне, пытался узнать о судьбе царя по
внутренностям жертвенных животных. Прорицатель Пифагор, которого Александр
призвал к себе, подтвердил это и на вопрос царя, каковы были внутренности,
ответил, что печень оказалась с изъяном. «Увы, — воскликнул Александр, — это
плохой знак!» Пифагору он не причинил никакого зла, на себя же очень
досадовал, что не послушался Неарха. Большую часть времени он проводил вне
стен Вавилона, располагаясь лагерем в разных местах и совершая на корабле
поездки по Евфрату. Его тревожили многие знамения. На самого большого и
красивого льва из тех, что содержались в зверинце, напал домашний осел и
ударом копыт убил его. Однажды Александр, раздевшись для натирания, играл в
мяч. Когда пришло время одеваться, юноши, игравшие вместе с ним, увидели,
что на троне молча сидит какой-то человек в царском облачении с. диадемой на
голове. Человека спросили, кто он такой, но тот долгое время безмолвствовал.
Наконец, придя в себя, он сказал, что зовут его Дионисий и родом он из
Мессении; обвиненный в каком-то преступлении, он был привезен сюда по морю и
очень долго находился в оковах; только что ему явился Серапис, снял с него
оковы и, приведя его в это место, повелел надеть царское облачение и диадему
и молча сидеть на троне.
LXXIV. АЛЕКСАНДР, по совету прорицателей, казнил этого человека, но
уныние его еще усугубилось, он совсем потерял надежду на божество и доверие
к друзьям. Особенно боялся царь Антипатра и его сыновей, один из которых,
Иол, был главным царским виночерпием, а другой, Кассандр, приехал к
Александру лишь недавно. Этот Кассандр однажды увидел каких-то варваров,
простершихся ниц перед царем, и как человек, воспитанный в эллинском духе и
никогда не видевший ничего подобного, невольно рассмеялся. Разгневанный
Александр схватил обеими руками Кассандра за волосы и принялся с силой бить
его головой о стену. В другой раз, когда Кассандр пытался что-то возразить
людям, возводившим обвинение на Антипатра, Александр перебил его и сказал:
«Что ты там толкуешь? Неужели ты думаешь, что эти люди, не претерпев никакой
обиды, проделали такой длинный путь только ради того, чтобы наклеветать?»
Кассандр возразил, что как раз это и доказывает несправедливость обвинения:
затем, дескать, они и пришли издалека, чтобы их труднее было уличить во лжи.
В другой раз, когда Кассандр пытался что-то возразить
людям, возводившим обвинение на Антипатра, Александр перебил его и сказал:
«Что ты там толкуешь? Неужели ты думаешь, что эти люди, не претерпев никакой
обиды, проделали такой длинный путь только ради того, чтобы наклеветать?»
Кассандр возразил, что как раз это и доказывает несправедливость обвинения:
затем, дескать, они и пришли издалека, чтобы их труднее было уличить во лжи.
На это Александр сказал рассмеявшись: «Дорого же вам обойдутся эти
Аристотелевы софизмы, это умение говорить об одном и том же и за и против,
если только обнаружится, что вы хоть в чем-то обидели этих людей!» Вообще,
как сообщают, непреоборимый страх перед Александром так глубоко проник в
душу Кассандра и так прочно в ней укоренился, что много лет спустя, когда
Кассандр, к тому времени уже царь македонян и властитель Греции, однажды
прогуливался по Дельфам и, разглядывая статуи, неожиданно увидел изображение
Александра, он почувствовал головокружение, задрожал всем! телом и едва смог
прийти в себя.
LXXV. ИСПОЛНЕННЫЙ тревоги и робости, Александр сделался: суеверен, все
сколько-нибудь необычное и странное казалось ему чудом, знамением свыше, в
царском дворце появилось великое множество людей, приносивших жертвы,
совершавших очистительные обряды и предсказывавших будущее. Сколь губительно
неверие в богов и презрение к ним, столь же губительно и суеверие, которое
подобно воде, всегда стекающей в низменные места… {Текст испорчен.}
Со всем тем, получив от Аммона прорицание, касавшееся Гефестиона,
Александр отменил траур и стал снова бывать на религиозных празднествах и на
пиршествах. Однажды после великолепного приема в честь Неарха и его
спутников Александр принял ванну, как он делал обычно перед сном, и
собирался уже было лечь, но, вняв просьбе Медия, отправился к нему на пир.
Там он пил весь следующий день, а к концу дня его стало лихорадить.
Некоторые писатели утверждают, будто Александр осушил кубок Геракла и
внезапно ощутил острую боль в спине, как от удара копьем, — все это они
считают нужным измыслить, чтобы придать великой драме окончание трагическое
и трогательное. Аристобул же сообщает, что жестоко страдая от лихорадки,
Александр почувствовал сильную жажду и выпил много вина, после чего впал в
горячечный бред и на тридцатый день месяца десия умер.
LXXVI. В «ДНЕВНИКАХ» о болезни Александра сказано следующее. На
восемнадцатый день месяца десия он почувствовал в бане сильнейший озноб и
заснул там. На следующее утро он помылся, пошел в спальню и провел день,
играя с Медием в кости. Вечером он принял ванну, принес богам жертвы и поел,
а ночью его сильно лихорадило. На двадцатый день он принял ванну, совершил
обычное жертвоприношение и, лежа в бане, беседовал с Неархом, который
рассказывал ему о своем плавании по Великому морю. Двадцать первый день он
провел таким же образом, но жар усилился, а ночью он почувствовал себя очень
плохо и весь следующий день его лихорадило.