Климат там знойный, а плющ — растение, любящее прохладу,
совместить это невозможно, и потому плющ неизменно погибает. Я думаю, что
подобные отступления, если только они не будут слишком пространными, не
вызовут упреков даже со стороны придирчивых читателей.
XXXVI. АЛЕКСАНДР овладел Сузами, где нашел в царском дворце сорок тысяч
талантов в чеканной монете, а также различную утварь и бесчисленные
сокровища. Обнаружили там, как рассказывают, и пять тысяч талантов
гермионского пурпура, пролежавшего в сокровищнице сто девяносто лет, но все
еще сохранявшего свежесть и яркость. Это было возможно, как полагают,
благодаря тому, что краску для багряных тканей изготовляют на меду, а для
белых — на белом масле, а мед и масло надолго придают тканям чистый и яркий
блеск. Динон рассказывает, что персидские цари хранили в своей сокровищнице
сосуды с водой, привезенной из Нила и из Истра, что должно было
свидетельствовать об огромных размерах персидской державы и могуществе
власти, покорившей себе весь мир.
XXXVII. ВТОРЖЕНИЕ в Персиду было связано с большими трудностями, так
как места там горные, малодоступные; к тому же страну обороняли знатнейшие
персы (сам Дарий обратился в бегство). Но у Александра оказался проводник,
который повел войско в обход, кратчайшим путем. Человек этот владел двумя
языками, так как по отцу был ликийцем, а по матери — персом. Это, как
говорят, и имела в виду Пифия, предсказавшая Александру, тогда еще мальчику,
что ликиец будет служить ему проводником в походе на персов… {Текст
испорчен.}. Здесь было перебито множество пленников. Сам Александр пишет,
что отдал приказ умертвить пленных, ибо считал это полезным для себя.
Рассказывают, что денег там было найдено столько же, сколько в Сузах, а
сокровища и драгоценности были вывезены оттуда на десяти тысячах повозок,
запряженных мулами, и на пяти тысячах верблюдов.
Увидев большую статую Ксеркса, опрокинутую толпой, беспорядочно
стекавшейся в царский дворец, Александр остановился и, обратившись к статуе,
как к живому человеку, сказал: «Оставить ли тебя лежать здесь за то, что ты
пошел войной на греков или поднять тебя за величие духа и доблесть,
проявленные тобой в других делах?» Простояв долгое время в раздумье,
Александр молча отошел. Желая дать отдых своим воинам, — а время было
зимнее, — он провел там четыре месяца.
Рассказывают, что, когда он в первый раз сел под шитый золотом балдахин
на царский трон, коринфянин Демарат, преданный друг Филиппа и Александра,
по-стариковски заплакал и сказал: «Какой великой радости лишились те из
греков, которые умерли, не увидав Александра восседающим на троне Дария!»
XXXVIII. ОДНАЖДЫ, перед тем как снова пуститься в погоню за Дарием,
Александр пировал и веселился с друзьями.
ОДНАЖДЫ, перед тем как снова пуститься в погоню за Дарием,
Александр пировал и веселился с друзьями. В общем веселье вместе со своими
возлюбленными принимали участие и женщины. Среди них особенно выделялась
Таида, родом из Аттики, подруга будущего царя Птолемея. То умно прославляя
Александра, то подшучивая над ним, она, во власти хмеля, решилась произнести
слова, вполне соответствующие нравам и обычаям ее родины, но слишком
возвышенные для нее самой. Таида сказала, что в этот день, глумясь над
надменными чертогами персидских царей, она чувствует себя вознагражденной за
все лишения, испытанные ею в скитаниях по Азии. Но еще приятнее было бы для
нее теперь же с веселой гурьбой пирующих пойти и собственной рукой на глазах
у царя поджечь дворец Ксеркса, предавшего Афины губительному огню. Пусть
говорят люди, что женщины, сопровождавшие Александра, сумели отомстить
персам за Грецию лучше, чем знаменитые предводители войска и флота. Слова
эти были встречены гулом одобрения и громкими рукоплесканиями. Побуждаемый
упорными настояниями друзей, Александр вскочил с места и с венком на голове
и с факелом в руке пошел впереди всех. Последовавшие за ним шумной толпой
окружили царский дворец, сюда же с великой радостью сбежались, неся в руках
факелы, и другие македоняне, узнавшие о происшедшем. Они надеялись, что, раз
Александр хочет поджечь и уничтожить царский дворец, значит, он помышляет о
возвращении на родину и не намеревается жить среди варваров. Так
рассказывают об этом некоторые, другие же утверждают, будто поджог дворца
был здраво обдуман заранее. Но все сходятся в одном: Александр вскоре
одумался и приказал потушить огонь.
XXXIX. НЕОБЫКНОВЕННАЯ щедрость, свойственная Александру от природы, в
еще большей мере, чем прежде, проявлялась теперь, когда могущество его столь
возросло. При этом щедрости всегда сопутствовала благожелательность, которая
одна только и придает дарам подлинную ценность. Приведу лишь немногие
примеры. Аристон, предводитель пеонийцев, убил как-то вражеского воина и,
показав его голову Александру, сказал: «Такой дар считается у нас достойным
золотого кубка». «Всего лишь пустого кубка, — ответил Александр, смеясь, — и
я подарю тебе кубок, но сначала наполню его вином и выпью за твое здоровье».
Один македонянин из рядовых воинов гнал однажды мула, нагруженного царским
золотом. Животное устало, и воин, взвалив груз на себя, сам понес его
дальше. Когда царь увидел его мучения и разузнал, в чем дело, он сказал
македонянину, намеревавшемуся снять с себя ношу: «Не поддавайся усталости,
пройди остаток пути и отнеси это к себе в палатку». Вообще же он больше
сердился на тех, кто отказывался от его даров, чем на тех, кто выпрашивал
их. Так, Александр написал однажды в письме Фокиону, что не будет более
считать его своим другом, если он и впредь будет отклонять его благодеяния.
Серапиону, одному из тех юношей, с которыми он играл в мяч, он не дал
ничего, так как тот ни о чем его и не просил.