Когда Александр заметил, что Клит,
должно быть, хочет оправдать самого себя, называя трусость бедою, Клит
вскочил с места и воскликнул: «Но эта самая трусость спасла тебя, рожденный
богами, когда ты уже подставил свою спину мечу Спитридата! Ведь благодаря
крови македонян и этим вот ранам ты столь вознесся, что, отрекшись от
Филиппа, называешь себя сыном Аммона!»
LI. С ГНЕВОМ Александр отвечал: «Долго ли еще, негодяй, думаешь ты
радоваться, понося нас при каждом удобном случае и призывая македонян к
неповиновению?» «Да мы и теперь не радуемся, Александр, вкушая такие
«сладкие» плоды наших трудов, — возразил Клит. — Мы считаем счастливыми тех,
кто умер еще до того, как македонян начали сечь индийскими розгами, до того,
как македоняне оказались в таком положении, что вынуждены обращаться к
персам, чтобы получить доступ к царю». В ответ на эти дерзкие речи поднялись
друзья Александра и стали бранить Клита, а люди постарше пытались угомонить
спорящих. Александр же, обратившись к Ксенодоху Кардийскому и Артемию
Колофонскому, сказал: «Не кажется ли вам, что греки прогуливаются среди
Македонян, словно полубоги среди диких зверей?» Клит не унимался, он
требовал, чтобы Александр при всех высказал то, что думает, или же чтобы он
больше не приглашал к себе на пир людей свободных, привыкших говорить
откровенно, а жил среди варваров и рабов, которые будут поклоняться его
персидскому поясу и белому хитону. Александр уже не мог сдержать гнева:
схватив лежавшее около него яблоко, он бросил им в Клита и стал искать свей
кинжал. Но так как один из телохранителей, Аристофан, успел вовремя убрать
кинжал, а все остальные окружили Александра и умоляли его успокоиться, он
вскочил с места, по-македонски кликнул царскую стражу (это был условный знак
крайней опасности), велел трубачу подать сигнал тревоги и ударил его
кулаком, заметив, что тот медлит. Впоследствии этот трубач пользовался
большим уважением за то, что благодаря его самообладанию весь лагерь не был
приведен в смятение. — Клита, не желавшего уступить, друзья с трудом
вытолкали из пиршественного зала, но он снова вошел через другие двери, с
превеликой дерзостью читая ямбы из «Андромахи» Еврипида:
Какой плохой обычай есть у эллинов…
Тут Александр выхватил копье у одного из телохранителей и, метнув его в
Клита, который отбросил дверную завесу и шел навстречу царю, пронзил
дерзкого насквозь. Клит, громко застонав, упал, и гнев Александра сразу же
угас. Опомнившись и увидев друзей, безмолвно стоявших вокруг, Александр
вытащил из трупа копье и попытался вонзить его себе в шею, но ему помешали —
телохранители схватили его за руки и насильно унесли в спальню.
LII. ПРОВЕДЯ всю ночь в рыданиях, он настолько изнемог от крика и
плача, что на следующий день лежал безмолвно, испуская лишь тяжкие стоны.
LII. ПРОВЕДЯ всю ночь в рыданиях, он настолько изнемог от крика и
плача, что на следующий день лежал безмолвно, испуская лишь тяжкие стоны.
Друзья, напуганные его молчанием, без разрешения» вошли в спальню. Но речи
их не тронули Александра. Только когда прорицатель Аристандр, напомнив царю
о сновидении, в котором ему явился Клит, и о дурном знамении при
жертвоприношении, сказал, что все случившееся было уже давно определено
судьбою, Александр, казалось, несколько успокоился.
Затем к нему привели Анаксарха из Абдер и философа Каллисфена —
родственника Аристотеля. Каллисфен пытался кроткой и ласковой речью смягчить
горе царя, а Анаксарх, который с самого начала пошел в философии особым
путем и был известен своим презрительным! отношением к общепринятым
взглядам, подойдя к Александру, воскликнул: «И это Александр, на которого
смотрит теперь весь мир! Вот он лежит, рыдая, словно раб, страшась закона и
порицания людей, хотя он сам должен быть для них и законом и мерою
справедливости, если только он победил для того, чтобы править и повелевать,
а не для того, чтобы быть прислужником пустой молвы. Разве ты не знаешь, —
продолжал он, — что Зевс для того посадил с собой рядом Справедливость и
Правосудие, дабы все, что ни совершается повелителем, было правым и
справедливым?» Такими речами Анаксарх несколько успокоил царя, но зато на
будущее время внушил ему еще большую надменность и пренебрежение к законам.
Пользуясь расположением Александра, Анаксарх усилил его неприязнь к
Каллисфену, которого царь и прежде-то недолюбливал за строгость и суровость.
Рассказывают, что однажды на пиру, когда разговор зашел о временах года и
погоде, Каллисфен, разделявший взгляды тех, которые считают, что в Азии
холоднее, чем в Греции, в ответ на возражения Анаксарха сказал так: «Ты-то
уж должен был бы согласиться с тем, что здесь холодней, чем в Греции. Там ты
всю зиму ходил в изношенном плаще, а здесь лежишь, укрывшись тремя коврами».
После этого Анаксарх стал еще больше ненавидеть Каллисфена.
LIII. ДРУГИМ софистам и льстецам Каллисфен был также ненавистен, ибо
юноши любили его за красоту речей, а пожилым людям он в неменьшей мере был
приятен тем, что вел жизнь безупречную, чистую, чуждую искательства. Его
жизнь неопровержимо доказывала, что он не уклонялся от истины, когда
говорил, что отправился за Александром лишь затем, чтобы восстановить свой
родной город и вернуть туда жителей. Ненавидимый из-за своей славы, он и
поведением своим давал врагам пищу для клеветы, ибо большей частью отклонял
приглашения к царскому столу, а если и приходил, то своей суровостью и
молчанием показывал, что он не одобряет происходящего. Оттого-то Александр и
сказал про него: