— Ваш урожай — кровь, вражда и трупы! Трупы ваших братьев! — Вытерев Бергу пот со лба, я кивнул в сторону Салеха. — Взгляните на него, Михаэль! Кто больше похож на еврея, вы или он?
— И что с того? Душа важней лица… Если и было родство, они его предали, когда отвергли истинного бога.
— Ля илляхи иль'алла, Мухаммад рассул илля! — пронзительно выкрикнул Салех и зашевелился, пытаясь опереться на здоровую ногу.
Я опустился на колени между ними, поглядел налево, поглядел направо и произнес:
— Вражда ослепляет вас обоих. Так ослепляет, что, если бы новый мессия, подобный Христу, Моисею или Мухаммеду, явился к вам и призвал вас к миру, вы бы его распяли…
— Посланцы бога не приходят без знамений, — выдохнул Берг. — Бог посылает их избранному народу, чтобы…
Я прервал израильтянина движением руки:
— Мне лучше известна воля божества! Его цель, его намерения… Бог хочет, чтобы вы жили и были счастливы — все, сколько вас есть на Земле. Он произносит это моими устами, ибо я — не врач из Мюнхена, не человек, а посланец божий, и я говорю вам: довольно крови! Сложите оружие и примиритесь!
— Собака!
— Ненормальный!
— Богохульник!
— Идиот!
Эти выкрики прозвучали в унисон, словно удары по гвоздям, забитым в крышку гроба. Ероба, в котором хоронили веру… Вера, пусть наивная, простая, безыскусная, — великая вещь, дарованная лишь гениальным провидцам; она зовет к добру и милосердию, к смирению, щедрости и справедливости.
Ероба, в котором хоронили веру… Вера, пусть наивная, простая, безыскусная, — великая вещь, дарованная лишь гениальным провидцам; она зовет к добру и милосердию, к смирению, щедрости и справедливости. Но вслед за верой, уничтожая ее — или, как минимум, искажая, — приходит религия: обряды, ритуалы, храмы, святые канонические книги и обязательный корпус доверенных лиц, вещающих от божьего имени. Еще, разумеется, деление на своих и чужих, на правых и виноватых с младенческих лет. Виновных в том, что родились евреями или армянами, арабами или китайцами, с крючковатым или плоским носом, с темной или желтоватой кожей…
Я поднялся и стянул комбинезон, пропахший чужой смертью.
— Вы правы, Берг, у меня нет ни рации, ни телефона, и мы не ожидаем вертолет. Божьим посланникам это ни к чему. Бог вас спас, и он посылает вам знамение — чудо, чтобы вы поверили в мои слова.
Вытянув руки с раскрытыми ладонями, я оторвался от пола и повис в воздухе, окруженный сияющим ореолом. Так происходит лишь при обильном истечении энергии, а я ее не жалел, не думая в этот момент, хватит ли силы, чтобы вернуться на палубу «Воина радуги». Конечно, смешная выходка, даже глупая… Но как посмотреть! Я, Даниил-Асенарри, прожил сорок лет среди людей, не ведая, смогу ли убедить кого-то в том, что…
Мысль моя прервалась, когда я опустился на пол. «Кое-кого ты убедил, — напомнил я себе об Ольге, — и знаешь, чем это кончилось. Попробуешь еще раз?»
Ну, почему бы и нет?..
Послав энергетический импульс, чтобы приободрить своих подопечных, я произнес:
— Встаньте и подойдите сюда!
На Уренире нет врачей; мы не болеем, не воюем, а исцеление случайных ран — личное дело каждого или любого из нас, если раненый в беспамятстве и потерял контроль над телом. Здесь я не способен к врачеванию, но всплеск живой энергии, которой я поделился с Салехом и Бергом, поддерживает лучше, чем транквилизаторы, и ускоряет метаболизм. Я знал, что они чувствуют сейчас: кажется, что ты здоров, что нет ни боли, ни усталости и в следующий миг ты взлетишь в небеса, словно крылатый житель Суука.
Они поднялись и зашагали ко мне, как пара сомнамбул — глаза раскрыты, движения уверенны и четки, дыхание глубокое, спокойное. Я обнял их за плечи.
— Берг, вы хотели отправиться в госпиталь, и вы там будете. Салех, куда доставить тебя? Может, к родителям в Назарет? Или в Мекку? Ты был когда-нибудь в Мекке?
Не отвечая, он глядел на меня широко распахнутыми темными глазами в ожерельях густых девичьих ресниц. Потом прошептал:
— Аль имам аль гаиб… [59] Прости, господин, что я не узнал тебя…
— Ты должен заслужить прощение, мой мальчик.
— Как? Скажи, и я, клянусь Аллахом…
— Все уже сказано. Довольно крови! Примиритесь, братья! Ты передашь это своим товарищам. Ты и он. — Я посмотрел в бледнеющее лицо Берга, потом повернулся к Салеху: — Так куда ты желаешь попасть?
— В наш лагерь, если будет на то твоя воля.
— Хорошо, но перед этим — в госпиталь. Даже аль гаиб не может раздвоиться и оказаться сразу тут и там.
Берга я оставил в одной из палаток и вызвал дежурных врачей. Он был на грани обморока — не из-за ран, хоть и весьма серьезных, а по причине глубокого изумления. Человек принадлежит тому языку и той стране, где расцвело начало жизни; в этом смысле Берг являлся больше немцем, чем евреем.
Немцы же, как известно, прагматики, и чудеса повергают их в ступор.
Я больше рассчитывал на Салеха — этот был молод, полон энтузиазма и готов принять чудесное, не требуя рациональных объяснений. Когда я покидал его в развалинах арабского квартала, он, опустившись на колени, поцеловал мне руку. Он обещал, что станет новым мессией и передаст правоверным волю Аллаха — сложить оружие и примириться с братьями. Он в этом поклялся и оросил слезами мои босые ноги.