Зданий пара сотен — скорее поселок, чем городок, но это место не считается ни городом, ни поселком. Здесь находится Первый Адаптационный Центр, и расположен он среди равнин материка Иггнофи, на западе которого мой дом. Место известное на всем Уренире, один из наших эоитов; центр зеркала — за холмами, где высится святилище неимоверной древности. Но его колонны, и стены, и купол, изукрашенный мозаикой, и врата с фигурами древних богов, и пять серебристых, пронзающих воздух шпилей по-прежнему нетленны — стоят, как символ вечности, запечатанные в силовых полях.
Мы — я и Наставник Зилур, специалист по адаптации, — сидим на склоне холма под развесистым кедром; его нижняя ветвь тянется у самой земли, и кто-то превратил ее в скамейку, украшенную резьбой, с удобными сиденьями и подлокотниками. Отсюда можно рассмотреть весь Центр, дома, хрустальное озеро и корабли; на мачтах их полощутся флаги, паруса подвязаны, бушприты косо нависают над водой, переплетение канатов — словно ажурное кружево, сотканное из солнечного света. Я вспоминаю их названия и имена мореходов, что плавали на них, пересекали океаны, терпели настоящие крушения, но не покинули своих кораблей. Упрямые люди и отважные — из тех, которым честь дороже жизни… Занять бы у них немного смелости!
Зилур поворачивается ко мне; его лицо серьезно, но в карих глазах мерцают смешинки.
Я вспоминаю их названия и имена мореходов, что плавали на них, пересекали океаны, терпели настоящие крушения, но не покинули своих кораблей. Упрямые люди и отважные — из тех, которым честь дороже жизни… Занять бы у них немного смелости!
Зилур поворачивается ко мне; его лицо серьезно, но в карих глазах мерцают смешинки. Я прикидываю, сколько раз сидел он на этой скамье с очередным неофитом, мечтающим коснуться неба, услышать шепот звезд и голоса ушедших в космос странников. Наверное, их были тысячи… Отец рассказывал, как сам отправился к Зилуру, а с тех пор прошло…
Он прерывает мою мысль мягким ментальным прикосновением и тут же переходит на звуковую речь. Голос Наставника негромок, слова он выговаривает четко, сопровождая их эманацией спокойствия и тепла.
— Ты сын Рины, Наратага и Асекатту, и тебе четырнадцать… Возраст великих решений, мой юный друг! Я бы даже сказал, что ты слегка засиделся под крылышком родителей. Многие приходят к нам в тринадцать и даже в двенадцать.
— Мой отец говорит: не спеши плавать на плоту, бревна которого еще не высохли.
Зилур смеется.
— Узнаю Наратага! Нетороплив и очень осмотрителен… Чем он сейчас занимается, Асенарри?
— Строит яхты из дерева, по древним образцам. Такие, как эти корабли, только поменьше. — Я бросаю взгляд на озеро. — С резьбой, старинной росписью и солнечным парусом. Недавно мы обошли на яхте вокруг Уренира — я, отец и мои матери… Рина сказала, что мне пора увидеть свет — так, как путешествовали в прошлом, а не прыгать из одного места в другое.
— Она права. — Секунду о чем-то поразмыслив, Зилур интересуется: — Что делает твой отец с этими яхтами? Дарит?
— Дарит. Очень приятное занятие. Можно завести друзей… и не только друзей… Когда-то он построил яхту для прекрасной женщины, и теперь она в нашем доме. Конечно, женщина, не яхта…
Улыбка на губах Зилура.
— Рина, твоя мать?
— Да, Наставник.
— Ты тоже хочешь строить яхты, Асенарри?
— Хотел бы, но не сейчас. Мне нравится странствовать, и я… может быть, я пойду в Гильдию Наблюдателей. Это так интересно — увидеть планеты, совсем непохожие на Уренир! Родиться там, прожить всю жизнь и улететь сюда с ворохом важной информации! Стать, например, не человеком, а разумной рыбой или птицей, понять, как эти существа живут, к чему стремятся… Чудесно, изумительно!
— Чудесно, да, — Зилур кивает. — Однако замечу, Асенарри, что не все так просто — ведь у разумных птиц и рыб, людей и даже насекомых, если они способны мыслить, есть неприятная особенность. Догадываешься, какая? — Я делаю жест недоумения, и он говорит: — Все обладающие разумом способны к тонким чувствам и к самому важному из них — к любви.
— Но что тут плохого, Наставник?
— Ничего. Однако тебе, если станешь Наблюдателем, придется смириться с кое-какими вещами.
— С какими же?
Смешинки в его глазах исчезают, теперь он кажется грустным, и я воспринимаю его печаль.
— Я был Наблюдателем, Асенарри… двадцать четыре планеты и много, много веков… Странные создания, чужая жизнь, которая становится твоей, и невозможно прожить ее без привязанности… Ты любишь, и любят тебя, но это ведь не Уренир, мой мальчик! Кто-то гибнет, кто-то умирает, и ты, бессмертный, горюешь о них и помнишь во всех своих существованиях — не важно, рыбы они или птицы… Потом уходишь, покидая тех, кто дорог, своих подруг, детей… уходишь в тревоге об их благополучии и жизни.
— Он вздохнул и произнес после долгой паузы: — Это синдром Наблюдателя, Асенарри, и он неизбежен и горек. Мы не ведаем страданий, смертной тоски и ужаса потерь, но на других мирах об этом не забыли. И тебе придется вспомнить… А если вспомнишь, то не забудешь никогда.
Я был слишком молод и слишком неопытен, чтобы его понять, и потому безмолвствовал, отзываясь лишь волнами сочувствия и приязни. Зилур благодарно похлопал меня по колену, усмехнулся и произнес: