Тут губы ее дрогнули, и по щекам покатились слезы.
«Пусть плачет, — думал я, — пусть плачет; мужские слезы копят ненависть, а женские ее смывают». Но показалось мне, что сокрушается Ивон не только о своих погибших, о нерожденных детях и подругах, что были развлечением насильникам, но и о чем-то еще, терзавшем ее душу. Наверное, я мог ее разговорить… Но — quieta non movere [84] . Рыдания стихли, и я, протянув руку, коснулся ее волос.
— Попробую тебе помочь, ваине. Но при одном условии: отправимся на остров, и я взгляну на ваши пальмы, лодки, очаги и ваших девушек. Все ли они красавицы вроде тебя…
Она внезапно улыбнулась:
— Я согласна! Я понимаю, хорошие мужчины любят красивых девушек… И если даже девушки красивы, найти таких мужчин непросто…
— Ну, один уже нашелся, — вымолвил я и, шагнув к ав-тошкиперу отбарабанил нужные команды. С шорохом взлетели паруса, мерно загудел двигатель, «Рина» вздрогнула, точно породистая лошадь перед скачкой, и, разрезая волны, направилась к восходу солнца.
Плыли мы трое суток, и должен признаться, что эти дни и ночи были не худшими в моей земной жизни. Не то чтобы Ивон заставила меня забыть об Ольге, но одиночество мне больше не грозило — женщины Южных морей умеют справляться с тоской мужчин. Она не спрашивала о том, что, может быть, хотела знать — есть ли у меня жена или возлюбленная, сколько мне лет и где я живу в Париже. Она наслаждалась — так, как умеют наслаждаться дети, которым для счастья нужно совсем немногое: любовь и чувство защищенности. Ну, и сознание того, что им принадлежат весь мир и тот, кого они любят, — самый добрый, самый умный, самый сильный… Такие, в сущности, мелочи!
На четвертый день мы добрались до берегов Наори. Камни, пальмы и песок, буйная тропическая растительность, неширокий цветущий оазис на краю пустыни… Пустыня, впрочем, была невелика — час ходьбы в любую сторону, и упираешься в океан, в те же песок и скалы, только без пальм и признаков зелени. На месте фосфоритных разработок — карьеры с ржавеющей техникой, бульдозеры, вагонетки, транспортеры, развалины складских пакгаузов; Энкор, бывшая столица на западном берегу, тоже в руинах: холмы мусора, останки стен с облезшей краской, битое стекло и кровельная черепица… Однако поселок, где обитали девушки, был прибранным и чистым. Четыре десятка бунгало, большей частью необитаемых, дюжина лодок, сети на вбитых в землю кольях, полсотни кур и три свиньи; за пальмами, над ямой, где похоронены родичи, — груда свежих венков и аккуратно вытесанный крест. Метрах в восьмидесяти от берега — линия рифов, и на одном — то ли купальня, то ли сарай, похожий на большую клетку из деревянных брусьев, высохших и посеревших на солнце. Больше ничего интересного, если не считать жительниц поселка. Оматаа, самой старшей, — двадцать девять, Мейзи, самой младшей, восемнадцать. Молодые ваине, полинезийки или полукровки, как Ивон… Племя нереид, которых терзали злобные морские чудища…
Впрочем, ваине старались забыть о них или хотя бы не вспоминать. Жизнь их была такой же, как когда-то у полинезийских предков: труд — приятный, необременительный; пищи, солнца и воздуха — вдоволь; вечером — пляски у костра да всякие истории, которыми старшие тешили младших. Оматаа и кое-кто еще помнили о радио и телевизорах, косметике, тканях и всяких побрякушках из лавок Энкора, но не жалели о дарах цивилизации; это была не потеря в ряду постигших их потерь и бед. Одни из этих бед ушли, отправившись на дно, другие остались, и было естественным бороться с ними и превозмогать судьбу. Скажем, так: выйти на утлом суденышке в море в поисках мужчин.
Я провел с ваине больше месяца, стараясь их понять.
Одни из этих бед ушли, отправившись на дно, другие остались, и было естественным бороться с ними и превозмогать судьбу. Скажем, так: выйти на утлом суденышке в море в поисках мужчин.
Я провел с ваине больше месяца, стараясь их понять. Понять — это было важнейшим, даже необходимым условием, чтобы не повторилось минувшее; мужчины, с их жаждой насилия, могли устроить здесь новый ад, и я не сомневался, что в этом случае все кончится кровавой баней. Одних насильников ваине уничтожили; не присылать же им других? Значит, надо разобраться, какие им нужны мужчины, что было делом непростым; все они помнили о погибших, о братьях, отцах, мужьях, возлюбленных, и эта память — приукрашенная, бережно лелеемая — служила как бы эталоном, мерой того, что есть идеал. Я не мог ошибиться и обмануть их ожиданий.
В поселке я считался мужчиной Ивон, и ни одна из девушек не добивалась моего внимания. Не потому, что Ивон была предводительницей и самой храброй среди женщин, свершившей акт возмездия, но в силу их понятий о справедливости и чести. Ради них Ивон отправилась в плавание — конечно, и ради себя самой, но это не уменьшало риска расстаться с жизнью в море, высохнуть от жажды или пойти на корм акулам. Ergo, то, что она выловила из волн морских, принадлежало ей, и никому иному. Тем более что этот улов так перспективен — не просто какой-то мореплаватель, а мсье Дени, чудак-благотворитель. Кажется, богатый и порядочный… Вдруг действительно поможет?