Я — инопланетянин

Выйдя из транса, я сидел в оцепенении, размышляя над этим и слушая голос ветра, напевавшего похоронные песни в скалистых теснинах. Где-то зашуршали камешки, скользнула неясная тень, но мои чувства все еще были вне реальности Анклава, словно я по-прежнему находился в коконе. Почти машинально я поднял обломок гранита величиной с кулак и сунул его в карман на память об этом месте и этой ночи. Камень и краткое послание… все, что осталось от Аме Пала… Камень не очень большой, однако тяжелый, как людская ненависть… Может быть, в нем разгадка?..

Я попытался пристроить его в свою мозаику, но это не получилось.

ГЛАВА 16

СОХРАНЕННОЕ В ПАМЯТИ

Ненависть… Земля переполнена ею не меньше, чем страхом и жестокостью. Собственно, ненависть — их производное, их жутковатое детище; страх и жестокость рождают ее постоянно, как пара разнополых монстров, охваченных неутолимой похотью. Здесь ненавидят врагов, соперников, партнеров, удачливых коллег, слишком красивых или слишком умных; ненавидят ближнего и дальнего, похожего и непохожего, питают ненависть к соседям и друзьям, а временами — к родичам, с коими делят кров, постель и пищу. Но эти чувства индивидуальны, ибо относятся к конкретному объекту, к супругу, начальнику или иному обидчику, а есть и другая ненависть, пострашней. Тут, в этом мире, умеют ненавидеть коллективно, целыми странами и расами, религиозными конфессиями, партиями и социальными слоями. Всякое отличие по цвету кожи, идеологии, богатству, языку и месту жительства — повод для недоверия и страха, которые перерастают в ненависть. В ее паутине запутались все обитатели Земли, как мошки, пойманные пауком; каждая принадлежит к какому-то роду и, значит, должна ненавидеть все остальные разновидности. Чтобы обозначить эти чувства, здесь разработали особую терминологию: апартеид, геноцид, патриотизм, классовое самосознание.

Но даже это не самое страшное. Я понимаю ту ненависть, какую питают друг к другу мужчины, вступающие в соревнование или борьбу; эта беспокойная земная раса стремится к победам, а поскольку достигают их не все, что остается остальным? Само собой, завидовать и ненавидеть… Но женщины!.. Их ненависть еще ужасней. Они подательницы жизни, ее хранительницы, и этим биологическим признаком определяется спектр их эмоций: терпимость, милосердие и доброта, верность своему предназначению… Я мог бы назвать еще десяток качеств, но среди них нет места ненависти; по-моему, она никак не вписывается в женскую природу.

Природа, впрочем, многолика. В том числе и женская.

* * *

Год две тысячи шестнадцатый, Сидней. Я — уже не Даниил Измайлов, а Арсен — в инспекционном вояже; предмет инспекции — опорные пункты, которых к тому времени было сорок восемь.

В разных городах и странах и разнообразных видов: где ранчо или усадьба, где вилла или скромный дом, роскошные апартаменты или квартирка в кондоминиуме. Эту сеть убежищ мне полагалось поддерживать и расширять в согласии с местными законами — то есть раз в двадцать-тридцать лет передавать по наследству: скажем, от Ники Купера — его племяннику Энтони Дрю либо от дона Жиго Кастинелли — фонду «Пять и пять», где я сменял усопшего Жиго в роли председателя. Со временем эту задачу — ввод в наследство и составление бумаг — мне удалось спихнуть на служащих информбюро, но по причине своей виртуальности они не годились для инспекций. А без хозяйского глаза разве обойдешься? Бумаги глаз не заменяют… Однажды, явившись в Матаморос, я обнаружил в своей гасиенде логово контрабандистов, а мою хижину в Мошико, под Лумбалой [79] , жгли тринадцать раз. Случались и другие неприятности.

В Сидней я прибыл из Мельбурна, где содержал квартиру в деловом районе под именем Жака Дени, парижского рантье и бонвивана. Солидная тихая нора: шесть комнат (одна из них — под офис фонда «Пять и пять»), три выхода — считая с тем, который вел на крышу, к солярию и геликоптерной площадке, пятнадцатый этаж, просторные лифты в зеркалах и мраморные лестницы… Еще — окна с тройным остеклением, французская мебель, богемский хрусталь и лоджия-сад с видом на залив Порт-Филипп. В Сиднее мои апартаменты были поскромней: домик на северной окраине, милях в шести от дороги на Госфорд [80] . Дом стоял на океанском берегу, и рядом с ним, за волноломом, покачивалась «Рина», моя яхта. Отличное суденышко: сорок футов в длину, двенадцать — в ширину, изящные обводы, автошкипер, мощный двигатель и, разумеется, паруса. За домом и яхтой присматривал Остин Ригли Пайп, надежный старичок из местных, не расстававшийся с огромным «кольтом»; возможно, по этой причине никто не покушался на мое имущество.

Распив с Остином Ригли бутыль «Наполеона» и выспавшись под рокот океанских волн, я загрузил на яхту провизию и поднял паруса. Намерения мои были неопределенными: то ли совершить прогулку до рифа Мидлтон, то ли отправиться подальше, к острову Норфолк [81] , затем повернуть на зюйд, к Новой Зеландии, и, обогнув Тасманово море, вернуться в Сидней. Я полагал, что этот маленький круиз будет приятной компенсацией за месяц суматохи, когда я мотался по материкам и странам, нигде не задерживаясь долее суток. Уренирская мудрость гласит, что без работы тяжело прожить, без отдыха же — просто невозможно, а лучший отдых — созерцание неба, облаков и океанских волн. Это очень древняя традиция, подчеркивающая близость наших предков к океану; Уренир — водная планета, его континенты невелики, и площадь суши в шесть раз меньше, чем поверхность вод.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132