— Я подумаю над вашими словами, — для пущей важности хмурясь, изрек Намму. — Но я верю, что справедливость восторжествует. Ибо наш бог — бог истинный. Ступайте и передайте, что я не оставлю народ свой без попечения и защиты.
«Кто бы меня нынче защитил», — мелькнуло у него в голове. И словно в ответ всплыл недавний вопрос старца Амердата: «Готов ли ты предстать пред врагом, полагаясь лишь на божью волю?»
«Готов!» — вновь проговорил он про себя.
Представители общины удалились, похоже, вполне удовлетворенные ответом. Он же остался в полупустом дворце, в котором вместо обычных придворных по коридорам разгуливали ветры, да в трубах водоводов журчали дождевые потоки.
«Сейчас нельзя останавливаться и делать передышку, — сам себе говорил Намму. — Как учил старик Абодар: «Пока твой противник не восстановил дыхание, нужно или нападать, или бежать». Лучше бы сейчас нападать, но как? Убежать? — Намму внезапно остро ощутил, что как бы сейчас ни сложилось дело, но без Сусанны покидать Вавилон он не намерен!
«Если бы еще этот камень прихватить с собой!» — мелькнула в его мозгу шальная мысль. Как ни отгонял он ее, горящая в синеве звезда не шла из его воображения. Углубленный в свои размышления, он не услышал, как вошел слуга. Тот замер на пороге, робея и не решаясь отвлечь боговдохновенного царевича от его созерцаний. Как и большая часть дворцовой челяди, он смотрел на Даниила с чувством почтительного страха. Еще бы! В свои шестьдесят с лишним лет царевич выглядел так, будто едва переступил порог тридцатилетия. И только суровый вид его, да черные глаза, временами ярко вспыхивающие под нависшими густыми бровями, выдавали в нем человека недюжинного, необычайного.
Наконец углубленный в размышления Даниил удостоил замершего слугу взглядом.
— Тут желают войти… — запинаясь, начал смотритель покоев.
Намму обвел недоуменным взором комнату в поисках забытых недавними гостями вещей.
— Что бы они ни потеряли, здесь этого нет.
— К господину моему пожаловал жрец, — понижая голос, наконец решился вымолвить слуга. — Жрец Мардука.
Они глядели друг на друга, не решаясь начать разговор. Было слышно, как шумят под дождем листья на дворцовой галерее и перекрикивается ночная стража.
— Меня зовут Халаб, сын Мардукая, — наконец прервал молчание жрец. — Я состою…
— Да, я видел тебя сегодня днем по правую руку от Гауматы, — кивнул Даниил. — Это он прислал тебя?
— Он ничего не знает о моем приходе и, смею надеяться, не узнает.
Глаза Даниила удивленно расширились.
— Я вижу твое недоумение, — проговорил Халаб с той уверенностью в голосе, которая бывает у людей, принявших едва ли не важнейшее в своей жизни решение. — Я хочу просить тебя сохранить в тайне наш разговор, ибо верю, что мы сможем быть друг другу полезными.
Даниил слушал его, не перебивая. Скорее всего именно этого сейчас больше всего и хотелось молодому жрецу.
— Я наблюдал за тобой с того дня, как ты появился здесь, в царском дворце, когда на стене были начертаны пылающие огнем письмена. Я слышал, как ты прочел их, и вижу, как исполняются твои пророчества. И хотя всем известно, что я тверд в вере своей, но солнце не станет луной оттого, что кому-то из нас так угодно. Я готов подтвердить и на алтаре Мардука, что слова твои — сущая правда! Воистину, наступает время. Новое время! И все, кто намерен жить, как прежде, не ведают, что творят. Удел их — блуждать во тьме и, срываясь с высоты, разбиваться о камни.
— Ты говоришь о Верховном жреце? — настороженно предположил Намму.
— Он — верный слуга Мардука, — с долей равнодушия в голосе проговорил Халаб. — Вероятно, даже вернейший из его слуг. Но его нежелание признать истину несет лишь беду Вавилону.
— О чем ты?
— Немало есть доказательств, неумолимых доказательств, что Господь твой, Даниил, есть бог великий. Ты признаешь его единственным, я не желаю спорить о том с тобой. Быть может, ты и прав, быть может, бог и впрямь един. И все имена его — не что иное, как разные прозвания в беспредельном величии и многообразии его. Ведь если в каждом городе имена людские звучат на разные лады, не так ли станется и с именем Божьим? Но я о другом. Ни у кого в Вавилоне не вызывает сомнения ни твой пророческий дар, ни божья сила, приходящая в мир через тебя. Верховный жрец понимает это не хуже всякого. Но он выбрал войну, я же предлагаю мир.
— Валтасар в прославленной мудрости своей уже объявил этот мир, даровав право эбореям вольно славить нашего бога.
— Это так. Но жрецы Мардука не подвластны Валтасару. Они слушают лишь воплощение Бога на земле — его Верховного жреца. И покуда он не признает то, что уже признано царем, они не смирятся.
— Что же ты предлагаешь, Халаб, сын Мардукая?
— Я уже сказал — мир, и мою помощь в обмен на твою.
— Вот как? Чем же ты можешь помочь мне?
— Я знаю, что никакого заговора эбореев не было и в помине. Иезекия никого не убивал. К тому же убитый вовсе не был жрецом. Он был ловким воришкой, который по приказу Верховного жреца немало постарался, чтобы возбудить подозрение у несчастного лавочника по поводу его дочери.
В ночь убийства он полагал, что выслеживает Сусанну. Но то была не она. В ее платье нарядили девицу, сходную с ней ростом и фигурой, из тех, что предлагают себя за монетку у храма Иштар.