— Неужели с самого детства ты делаешь эти записи?! — восхитился Андрей Сермягин.
Старец помедлил с ответом.
— Я не помню лет своего детства, и молодости, увы, тоже не помню. Конечно, они были, как же иначе? Но, верно, так давно, что я о них напрочь запамятовал. Знаю лишь, как однажды утром я проснулся и решил, что следует вести летопись всего происходящего здесь, между великими реками, и вдали от них. Я частенько хожу куда глаза глядят, слушаю, смотрю, записываю.
Ральф Карлсон смотрел на хозяина со смешанным чувством почтения и жалости. Если судить по лицу, тому было никак не менее восьмидесяти лет, и подобная забывчивость была в порядке вещей, хотя чаще, как он слышал, старики помнят как раз юные годы.
— Сколько же тебе лет? — не смог он удержаться от вопроса.
— Когда Навуходоносор взошел на трон, я уже был таким, — вздохнул летописец. — Порою мне кажется, что я всегда был таким.
Пилот и штурман переглянулись. Если почтенный историк не преувеличивал, ему уже давным-давно зашкалило за сто лет.
— …В одном из таких странствий, — продолжал прерванный рассказ Амердат, — я и встретил вашего друга. Вернее, он меня встретил в Северных горах, где ранее простирались владения могущественного царства Урарту. Какие-то глупцы пытались завладеть моей сумой, вероятно, рассчитывая поживиться чем-нибудь ценным. Я увещевал их не делать этого, ибо рукописи мои ценнее монет и каменьев, но только для меня одного. Кархан увидел мерзавцев и бросился мне на помощь. Он очень храбро бился. Никогда прежде мне не доводилось видеть столь искусного бойца. Но к негодяям подошла подмога, и мне пришлось заледенить кровь в их жилах.
— Как это? — непонимающе мотнул головой пилот.
— Я пожелал, чтобы так произошло, и так произошло, — пожал плечами ученый муж. — Если желаете, можете расспросить вашего друга. Разбойники застыли, точно были изваяны из камня. А мы с Карханом продолжили свой путь вместе.
Что-то я заболтался. Если он прислал вас сюда, стало быть, желает, чтобы я вам помог. Что же вам нужно?
— Наш общий друг, — заговорил дотоле внимавший речам старца штурман, — говорил, что божественной силой ты наделен способностью изменять внешность человека так, что его никто не сможет опознать.
— Да, это верно, — подтвердил Амердат. — Стало быть, вы прячетесь?
— Можно сказать и так, — со вздохом признал Карлсон. — У местных жрецов есть множество вопросов, которые они хотели бы нам задать, но отвечать на них у нас нет ни малейшего желания.
— Занятная история, — усмехнулся звездочет, простирая руки к Ральфу. — Впрочем, после того, как вчера я своими глазами видел посланцев божьих, парящих над толпой… Должен признать, никогда прежде ангелы небесные не просили у меня преобразить их. Впрочем, вблизи вы столь же похожи на ангелов, как тот Даниил, который вчера гордо въезжал в город, на того Даниила, который, юнцом, семь седмин тому назад темной ночью сбежал из Вавилона. Конечно, время меняет облик, но… — Он запнулся, на лбу его выступил пот. — Мне не под силу изменить вид, данный вам от роду. Странно, очень странно.
— Эй, Амердат! — донеслось с улицы. — Ты дома, старик? Прошу, выйди во двор. Мне нужно кое о чем расспросить тебя!
— Какая нелегкая принесла жреца Мардука в такую рань? — вздохнул астролог.
Намму проснулся от осторожного прикосновения; кто-то легко тряс его за плечо.
— Эй, господин, ты жив? — Начальник скифских телохранителей, приставленных к царскому советнику, с удивлением глядел на скорчившегося на каменном полу Даниила.
— Что со мной было? — открывая глаза, промолвил тот.
— Не могу сказать, — честно ответил скиф. — Я вошел разбудить тебя, но, похоже, этой ночью ты и не касался постели.
— Призрак! Здесь был призрак. — Намму вскочил, точно все это время сидел на той диковинной рыбе, которую привозят из Идуменеи. Раздуваясь, она превращается в усеянный иглами шар, и одно касание любого из ее шипов обещает нестерпимую боль минимум на три дня.
— Чей призрак? — Немногословный телохранитель силился уловить туманный смысл слов пророка.
— Да… — Намму спохватился, понимая, что грозному стражу вовсе не обязательно знать, что нынче в полночь он видел, как бы это сказать, самого себя.
— Кархан велел передать, — игнорируя заминку, продолжал сумрачный воин, — что царь собирается устроить смотр войскам и желает видеть тебя подле своей особы.
— Да, — кивнул Намму, отряхиваясь, — вели принести мне воды для омовения и свежую одежду.
— Повинуюсь, — твердо пробасил скиф. — А скажи, Даниил… — остановившись у двери, спросил он.
— Что еще? — нахмурился царский советник.
— Можешь ли рассказать мне о боге своем.
— У моего бога несть числа красноречивых служителей и учителей закона, которые поведают о нем лучше меня, — попытался увернуться от щекотливого вопроса Намму.
— Вчера я ходил в дом бога твоего, тот, что открыли накануне, — переминаясь с ноги на ногу, промолвил телохранитель. — Там говорят, что меж эбореями и богом их положен вечный завет, и всякий иной, не рожденный эбореем, не вступит в круг этого завета. Так ли это, Даниил? Скажи мне о боге!
Намму глядел на могучего дикаря, не отрываясь. Как было ему известно, Кархан отбирал людей в свой отряд за силу, ловкость и неустрашимость. Еще — за верность. Но помыслы о боге? Как рассказывал ему старик Абодар, скифы поклоняются мечу, приносят ему кровавые жертвы, иных же богов считают слабыми, а потому бесполезными. Быть может, он ошибался?