А уже к полуночи обрадованный чудесным спасением египтянин передавал личное послание Нидинту-Бела молодому фараону. В самых пылких и страстных выражениях вавилонянин умолял Псамметиха не губить его возлюбленную и отпрыска, заверяя, что лишь превратности судьбы заставили его повиноваться Камбизу. Он писал, что не в его силах отвести персидскую армию, но если фараон обещает беспрепятственный проход тем, кто пойдет за Нидинту-Белом в финикийские земли, то он готов взбунтовать большую часть войска, оставив Камбиза и тех, кто сохранит ему верность, легкой добычей для отважнейшего из государей Египта. Он просит немногого и готов отдать взамен победу над убийцей отца Псамметиха. Правда, на это уйдет несколько дней, но это лишь усилит ропот среди персов, ибо войско голодает и сильно утомлено безумным переходом.
На следующее утро молодой охотник, больше похожий на пращника, метающего свинцовые шарики в себе подобных, а не в пернатую дичь, принес вавилонянину согласие фараона на предложенный им план. И потянулись день за днем. Посланные фараоном наблюдатели с видимым удовольствием докладывали ему, что в армии слышен ропот, что когда Камбиз проезжал между шатрами, кто-то запустил в его коня комом грязи, и солдаты отказались выдать преступника. Они взахлеб рассказывали, что персидский царевич едва не батогами гонит своих людей таскать камни на ближайший холм, ибо опасается, что отдохнувшая армия откажет ему в повиновении.
Так прошла целая неделя. Пока однажды все тот же юный охотник не доставил фараону послание, начертанное на куске папируса, упрятанного в обглоданную кость.
Так прошла целая неделя. Пока однажды все тот же юный охотник не доставил фараону послание, начертанное на куске папируса, упрятанного в обглоданную кость. В нем значилось, что в ближайшую ночь Нидинту-Бел и отряд его сторонников покинут лагерь, и содержалась просьба доставить на правый берег его прелестную возлюбленную и ребенка. Псамметих удовлетворенно присвистнул, велев жрецам Ра восславить милость небес, а войску — изготовиться к бою.
Ночь выдалась темной и тихой. Осень заглушила треск цикад, и лишь плеск нильских волн нарушал тревожное молчание, висящее над Мемфисом. Десятки глаз следили из крепости за тем, что происходило на противоположном берегу, и когда там раздались еле слышные крики, звон клинков, когда заметались факелы, множество скороходов устремились во дворец фараона с единственной, но столь желанной вестью: «Они уходят!»
Едва прозвучали эти слова пред ликом «живого бога», как тот поднялся, указуя жезлом туда, где все еще оставался враг.
— Они сами желали такой участи! Пойдем же и убьем их!
Великое множество кораблей, дожидавшихся этого часа, борясь с течением, направились к противоположному берегу, спеша высадить собранное из дальних гарнизонов войско фараона. Как воочию мог убедиться Псамметих, вавилонянин говорил правду — лагерь был почти пуст. Те немногие, кто оставался там, с криками бросились бежать, едва завидев врага.
Фараон пожалел, что еще не успел переправить нубийских всадников и колесницы. Правда, его несколько удивило, что все подряд беглецы мчатся к тому самому холму, куда ранее со всей округи стаскивались камни. Но что могла противопоставить кучка перепуганных дикарей его могучей армии? Лагерь вместе с обозом были захвачены, теперь оставалось лишь завершить переправу и на рассвете всеми силами атаковать!
Чуть солнцеликий Ра обратил лучи своего вечного сияния на землю фараонов, войско «живого бога» перешло в наступление. Правда, с самого начала все пошло не так, как мыслил молодой Псамметих. Усеянный камнями склон заставил военачальников отказаться от попытки атаковать персов колесницами. К тому же на самой круче красовалась изрядная насыпь, за которой засел враг, причем числом куда большим, чем предполагалось ранее.
Но победа казалась столь близкой и была столь желанной, а потому, сойдя наземь с колесницы, повелитель Нижнего и Верхнего Египта лично повел в атаку пехоту. Когда на его щит, обтянутый пятнистой коровьей шкурой, с диким воем шлепнулась первая кошка, Псамметих, опешив от святотатства, застыл на месте. За первой орущей любимицей богини Баст последовала еще одна. Далее кошки, собаки, даже ибисы посыпались как из рога изобилия. Псамметих был молод и отважен. Он готов был к любой, самой жуткой сече, но священные животные… К тому же одна из кошек, перелетев щит, вцепилась ему в лицо и начала в ужасе драть его, точно обвиняя в столь непотребном к себе отношении. Оглушенные происходящим, египтяне устремились было вниз по склону, и тут в лагере на холме утробно взвыли боевые трубы, и дожидавшиеся этого сигнала отряды Таракса и Нидинту-Бела форсированным маршем ринулись на обескураженных египтян с флангов, захватывая корабли и отрезая путь к отступлению. К полудню все было кончено. Торжествующий Камбиз подъехал к плененному фараону и, подставив его спину вместо ступеньки, спустился с коня наземь.
— Помнишь дождь, который шел, когда я посылал к тебе посольство? — насмешливо проговорил сын великого Кира, и Нидинту-Бел поспешил дословно перевести слова нового повелителя Египта несчастному изгою в разодранных царских одеждах. — Я предлагал тебе прийти ко мне и, поклонившись, принять это царство из моих рук. Ты не пожелал сделать этого, ты хотел крови и получил ее сполна.