— Настою, — усмехнулся Отец знаний и Учитель мудрости. — Если б это был Даниил, я бы, может, так и сделал, но этот пройдоха измыслил себе какого-то иного бога. Что ж, теперь прикажешь идти и доказывать ему, что бога нет?
— Да, вопрос. — Мардук смахнул с кончика носа упавшую каплю. — Я уже почти дожал его, — пожаловался Победитель Тиамат. — И тут Гаумата, со своей истерией!
— С призраком ты забавно придумал.
— Мне тоже так казалось, — хмыкнул Мардук. — До сегодняшнего дня! Но об этом позже. — Верховный бог Вавилона перевел взгляд на Амердата. — Бессмертный, может быть, разок забудем все условности? Мне нужно переговорить с Чужаком. Чем раньше, тем лучше! Ты же можешь организовать эту встречу?
— Могу, но не в моих силах менять законы богов. Да и боги не могут менять их, иначе они перестают быть теми, кто они есть. Менять свои законы — привилегия слабых. В жилах того, с кем ты хочешь встретиться, нет ни капли твоей крови. Да и вообще, ни жреческой, ни царской… Для тебя его почти нет! Ты не должен ему являться. И это не я решил!
— И все же, Амердат, — упрямо склонил голову Мардук, — мне очень нужна эта встреча.
— Настолько, что ради нее ты готов позабыть закон? Ты ищешь встречи с Чужаком в час, когда храм твой в запустении и народ, взращенный тобой, отвернулся от тебя?!
— Храм и народ — это мои заботы! И Даниил, вернее, тот, кого прозвали Даниилом, — всего лишь никчемный выскочка! Мне ли страшиться его? Не касайся этого, старик! Я прошу тебя, прошу впервые с изначального дня, помоги мне! И поверь, я знаю, что нужно мне и этому миру!
— Мне ли не верить в тебя, Мардук!
Валтасар чувствовал себя разбитым и потому раздраженным. События вчерашнего дня не шли у него из головы. Он рассеянно выслушал сообщение Даниила о желании персидского царевича Дария тайно встретиться с ним, не проявив, впрочем, ни малейшего удивления по поводу внезапного приезда в Вавилон никем не званного племянника Кира.
— Да, хорошо. Я нынче же приму его, — кивнул он. — Если ты говоришь, что речи его заслуживают внимания, то, значит, так и есть.
Даниил удивленно поглядел на государя. Кажется, впервые он видел его столь безучастным к судьбе великого царства.
— Что с тобой, мой государь? Что гнетет тебя? — удивленно спросил он.
— Мир вокруг теряет привычные очертания, — туманно пояснил властитель. — Я не могу ни понять этого, ни привыкнуть.
— Понять мир — великое деяние, — покачал головой Даниил. — И всякое понимание начинается с того мгновения, когда осознаешь, что не понимаешь того, что желал бы разуметь.
— Все это мудрено, — тряхнул черными как смоль кудрями Валтасар. — Красиво, но мудрено. А вот скажи, к примеру, ты, божий человек, пред коим врата мудрости распахнуты настежь, что есть Господь для тебя?
Даниил вздохнул. Он давно ожидал этого вопроса и сам толком не ведал ответа на него.
— Что для меня Господь? — повторил он. — Вопрос, в котором нет ответа. Разве для меня ОН? Или для тебя? Разве солнце в небе светит для кого-то одного? А ветер, надувающий трус купеческого судна, разве не он же срывает плоды с деревьев и несет песок в знойной пустыне? Бог един для всех.
И не спрашивай меня, государь, где отыскать его дом. В душе твоей его дом, в душе моей его дом. И эти стражники и царедворцы, и чужестранные послы — все они носители бога. Не силься отыскать его вне себя. Задай же себе вопрос не: «Что для меня бог?», а «Что я для Бога?» Пришедши в этот мир беспомощным и жалким, каким покинешь ты его? Что есть путь твой? Задай себе эти вопросы и внемли, когда Создатель даст тебе ответ.
— И что же мы для Господа? — чуть насмешливо, но с интересом произнес царь.
— Мы — то, что создано им, и наполнены духом его. Мы — воплощенный замысел божий, и каждый из нас по сути своей творец во имя творца предвечного. Гончар ли, превращающий сырую глину в совершенный кувшин, пастух ли, стригущий шерсть, — каждый из нас рожден стать творцом. Пусть малым и неприметным. Но из малого зерна вырастают тучные колосья. Суть человека и суть бога неразделимы, как неразделимы свет и тень, день и ночь, Солнце и Луна.
— Ты говоришь складно, Даниил. И все же ты не прав, — покачал головой царь. — Ведь ты рассказываешь о боге-творце и творце-человеке, а стало быть, о мужчине. А ведь есть еще женщина. Разве можно и ее ставить в один ряд с богом и мужчиной?
На лице Валтасара появилась торжествующая усмешка. Еще бы, столь ловким ходом ему удалось нащупать слабину в рассуждениях эборейского пророка.
— И верно, государь! — кивнул Даниил. — Ведь всякому ведомо, что мы рождаемся от ветра, который сметает пыль в кучи, а из той пыли силой лунного света является человек.
— Что ты такое говоришь, несчастный?!
— О повелитель, не суди по моему внешнему виду, — насмешливо произнес царский собеседник. — Всякому же известно, что Господь сотворил человека из праха, и возвращается он во прах. Но все же сколько ни мети пыль, она не становится человеком. Таинство превращения одного в другое скрыто от нас, но все мы — плоды его.
Ныне же каждому, исключая, быть может, неразумных детей, точно известно, как сотворяются человеки, и если лишь в прочнейшем союзе мужчины и женщины уподобляемся мы богу в час изначального творения Всевышнего, можем ли после этого утверждать, что одна половина божественна, другая же — нет? Сие неразумно! Сказано в Писании: «Мужчину и женщину сотворил их, и нарек им имя: человек». Вместе в глазах ЙаХаВа зовемся мы человеком. Мужчина ли, женщина — лишь части целого.