«Сегодня ночью, как обычно, — гласил текст. — Все будет так, как ты просила, лишь будь по-прежнему нежна со мной».
Иезекия задохнулся от гнева и уже занес руку, чтобы распахнуть дверь лживой дочери, но остановился и, сделав несколько глубоких вдохов, опустил кулак. «Нет уж, — пробормотал он себе под нос, — негодная снова примется рыдать, рвать на себе волосы, одежду, утверждать, что ни в чем не виновна. Я выслежу ее, и тогда и ей, и ее любовнику не отвертеться. Она покрыла седины мои позором. Так не будет же лукавой змее снисхождения! Я застигну ее! — Он гневно дернул себя за бороду, точно намереваясь вырвать ее из подбородка.
Так не будет же лукавой змее снисхождения! Я застигну ее! — Он гневно дернул себя за бороду, точно намереваясь вырвать ее из подбородка. — Такое преступление заслуживает кары!»
Валтасар пристально глянул в бледное лицо советника:
— Ты нездоров, Даниил?
— Да, мой государь, — вздохнул Намму. — Вид людей, гонимых на убой, вызывает печаль и скорбь в сердце моем.
— Все это храбрецы, горящие желанием победить врага, — нахмурился царь. — Все они таковы, ибо такими надлежит быть воинам.
— Вон тот прихрамывает, — кивнул в сторону идущего советник Валтасара. — Может быть, он сбил ногу, а может, старая рана. А вон тот, — Даниил указал на другого, — идет, точно приклеив улыбку на лицо. Возможно, дома его ждет молодая жена, или, наоборот, старый отец с матерью. Навряд эти храбрецы желают идти в неведомую для них Лидию, чтобы покарать мятежников, до которых им нет никакого дела.
— Эй, ты и ты. — Валтасар жестом остановил проходивший мимо отряд. — Приблизьтесь ко мне! — Указанные солдаты бросились к государю, не заставляя его повторять дважды свой приказ. — Готовы ли вы погибнуть за своего царя?
— Да, государь! — в один голос рявкнули вопрошаемые.
— Вот видишь? — Валтасар повернулся к Намму.
— Хотите ли вы жить? — негромко задал свой вопрос Даниил.
— Да, — неуверенно протянули солдаты, по виду — новобранцы.
— А умереть? — Он сделал знак командиру своих телохранителей, и тот до половины обнажил отточенный акинак [26] . Лица солдат приняли удивленно-испуганное выражение.
— Не-ет.
— В строй! — поморщившись, скомандовал Валтасар. Его бойцы, забыв о бедах душевных и физических, опрометью бросились занять места среди товарищей.
— Война дарит гордость и богатство правителям. Для всех остальных — это кровь и слезы.
Валтасар бросил гневный взгляд на того, кого почтил высоким доверием.
— Не ты ли говорил, что время наступает? — насмешливо заговорил он. — Теперь же, когда оно наступило, ты стенаешь, точно раненый мул.
— Всякая тварь божья стенает, будучи раненой, — парировал Даниил. — О том же, что время наступает, не я сказал тебе. Мои уста лишь донесли сказанное Господом до ушей твоих.
— Зачем ты пререкаешься со мною, Даниил? — Щека Валтасара невольно дернулась. — Уж не знаю, сам ли ты труслив, или таков бог твой, коль внушает тебе подобные мысли. Но не затем я велел тебе сопровождать меня в походе, чтобы сеял ты уныние и скрежетом зубовным пугал смертных.
— Я и сам смертен, мой государь. И как всякий иной, страшусь гибели. Но бог… Что я могу сказать о боге? — пропуская мимо ушей обвинение в трусости, проговорил Даниил. — Что может капля сказать о море? Быть может, ничего, ибо нет таких слов, чтобы маленькой капле передать бескрайнее величие моря. А может быть, все, ибо нет во всей влаге морской того, чего бы не было в единой капле? Так и бог есть в каждом человеке, будь то царь или последний обозник твоей армии. В кого ты мечешь стрелы, Валтасар? Как разобьешь ты сосуд жизни людской, не повредив самой жизни? Я здесь, ибо такова воля твоя, о царь.
Но скажи, когда б не было на то воли божьей, говорили бы сейчас мы с тобой? Я не бог, я лишь человек. Я гневаюсь, видя несовершенство этого мира, и плачу, когда мне больно. Но помни, Валтасар, о маленькой капельке, в которой заключено все море. Что, если божий гнев, порожденный смехотворностью земного величия, обрушится на головы безумцев и сметет противящихся его воле с лица земли? И самая высокая гора скроется под водой, когда все эти капельки изольются на нее!
— Я ждал от тебя другого, — сухо вымолвил Валтасар, пришпоривая коня. — Я призову тебя, когда сочту нужным.
Гаумата шел по длинной галерее, пристально вглядываясь в глаза чужестранцев, длинной чередой выстроенных здесь, точно на продажу.
— Отпустить, — проходя мимо очередного иноземца, говорил он. — Отпустить. Отпустить.
Начальник храмовой стражи с каждым новым «отпускником» выглядел все мрачнее и мрачнее. Его люди целый день потратили на полную бессмыслицу, обходя дома и постоялые дворы, расспрашивая хозяев лавок и торговцев на базаре обо всех подозрительных чужаках, появившихся со вчерашнего дня. Таких набралось великое множество всех мастей и видов, однако никого и близко похожего на светловолосых, светлоглазых ангелов не было и в помине. Да и могло ли быть? Ведь ангелы — они на то и ангелы. Он своими глазами видел, как исчезли крылатые воины в сиянии посреди ясного неба. Так не проще ли искать вчерашний день, чем таких беглецов? Он мрачно шествовал за Верховным жрецом, слушая однообразную команду: «Отпустить. Отпустить. Отпустить». Когда бы знал сейчас начальник стражи, что творится в голове его господина, он бы немало удивился и, пожалуй, испугался. Впрочем, Гаумата и сам толком не мог разобраться в обуревавших его чувствах.