Я повернула голову и увидела рядом с собой Бейкера. Ну, конечно, его работа — кого же еще? Стоял так близко, что я почти касалась его локтем. Только он не смотрел на меня. Его взгляд приковало мертвое тело. Губы шевелились, произнося какие-то слова. Я бы послушала, что он говорит, но в моих ушах — невидимые заглушки.
Он присел, положил ладонь на рукоять, торчавшую из тела. Немного картинно обхватил ее и выдернул. Меня поразило, насколько длинным оказалось лезвие. Насколько глубоко оно было погружено в плоть. Пронзило насквозь — словно пикой.
Бейкер перевернул труп, и я увидела себя.
Бледные губы, закатившиеся глаза, лицо без кровиночки.
Странные все-таки мысли у мертвых… Меня только что убил Бейкер. Зарезал безжалостно и зверски. А мне почему-то на это глубоко наплевать. Я не ощущала ненависти, не было жалко и себя.
И вообще… Меня ждут на другой стороне озера.
Я оставила Бейкера, который носовым платком стирал с клинка кровь.
Оставила свое тело, распростертое возле его ног. Пересекла берег и ступила на воду.
Не провалилась, а пошла по ней, аки посуху, словно Иисус. Не боясь окунуться в вязкую глицериновую жижу. Только расходящиеся круги сопровождали меня.
Фигуры на другой стороне перестали быть тенями. На лицах проступили черты, которые я, правда, не могла рассмотреть издали. Все смазано.
Пропала и стена. Это живым она кажется таковой. На самом деле — бесконечная равнина, по которой бродят призраки прелюдий. Вон даже стоят какие-то постройки, деревья…
Хочется рассмотреть все, что находится там. Хочется увидеть лица. И чем ближе я подхожу, тем они отчетливее. Я уже вижу их глаза — умные, внимательные…
Непременно добралась бы до берега, до прелюдий, которые меня ждали. Как мне хотелось поговорить с ними! Узнать о том, каким был их мир… Какие проблемы их беспокоили. Расспросить о погоде, которая стояла на дворе, когда они покидали мир живых, когда расставались со своими тенями. Да просто насладиться божественной речью. Из меня, даже из умершей, не выкорчевать страстного языковеда.
Но вдруг внутри возникло чувство гнетущей тоски. Как оно проснулось? Казалось бы, все умерло. Оно тупой иглой засвербило под ребрами.
Я оглянулась.
Чувства возвращались. Раскрывались, словно лепестки цветов на утреннем солнышке.
Куда это я отправилась? У меня же столько незавершенных дел!
Где-то далеко, в аэропорту Брюсселя, в ожидании моего звонка скучает одинокий студент… Анри Жаке страдает от безызвестности в клинике Пуатье… Семен Капитонович, да и остальные коллеги из архива ждут не дождутся весточки от нас…
От нас! Как же я забыла самое главное!
Ноги понесли меня назад. Прощайте, души прелюдий! Встретимся как-нибудь в другой раз.
Моя подруга мертва до сих пор! Черт возьми! Пройти изнуряющую дистанцию, прийти первой, но на финише — вместо приза и высшей награды — получить инфаркт!
Есть и еще одно незавершенное дельце. Оно заставляло все внутри меня клокотать…
Надо мной склонился какой-то человек… Не прелюдий. И не Бейкер.
Кто это?
Я не успела его разглядеть. Мир вновь пошатнулся, сменил очертания.
Боль овладела телом. Позвоночник выпрямился, едва не хрустнув. Легкие обожгло, когда они глотнули раскаленный воздух. Невидимая рука, сжимавшая мое сердце стальными тисками, вдруг ослабила хватку. Свет резанул по сетчатке, а оглушительная тишина загрохотала по барабанным перепонкам.
— Аааааа-а-ахх!!!
Я испустила крик новорожденного. В нем смешались хрип первого выдоха, боль, страдание…
Пора открыть глаза.
Моя голова лежала у кого-то на коленях, в рот лилась жидкость из моего же котелка. Пока я жадно хлебала ее, с каждым глотком наполняясь неизвестно откуда берущимися силами, чья-то заботливая рука гладила меня по волосам.
Все вернулось. Звуки, запахи, краски…
Я положила руку на грудь, просунула под куртку. Провела пальцами по тому месту, где торчало лезвие. Нашла только узкий разрез на майке, влажный по краям. Просунула в него пальцы и погладила кожу.
Гладкая. Ни раны, ни шрама…
Сделала последний глоток. В котелке ничего не осталось.
Подняла взгляд и увидела над собой обветренное и чумазое, но знакомое, почти родное лицо.
Барсик!
Его глаза, какие-то грустные, смотрели на меня с задумчивостью, не свойственной ему.
Возле переносицы блестели изумрудные капельки. Он отставил котелок, а вторая рука не прекращала гладить и перебирать мои волосы.
— Барсик, чертяка ты этакий, — пробормотала я тихо. Громче почему-то не могла — голосовые связки не работали.
Но он услышал. Поднес палец к губам, призывая меня к тишине. Прозрачная капля скатилась с ресницы, прочертив по щеке светлую полоску. Совсем не похоже на поддельные слезы, которыми он исходил, когда я допрашивала его на пляже Нью-Плимута. Боже, как это было давно!
— Зачем ты сделал это?
Я думала, что не пойму ответ. Из его бормотания обычно до меня доходило процентов сорок. Но Глюки ответил коротко:
— Киви.
В груди сделалось жарко. Не от клокотавших сердца и легких. А оттого, что вспомнила минутное проявление жалости к потерянному человеку… Нет, но какова реакция! Совершенно непропорциональная толике проявленной доброты.
— Ты вернул меня к жизни, — сказала я ему. — Я теперь тебе по гроб обязана!