Трактирщик на полу весь затрясся и, дергаясь, пополз, скуля и елозя по грязным доскам прикрытым лишь веревками телом. Причем двигался он не куда-нибудь, а явно по направлению к Серегиным сапогам.
— А насчет денег, господин, — так мы уже почитай что все и нашли. Уже и в тючки на дорогу увязали. Пригодится вашей светлости! Правду же он все равно не скажет — побоится. Ведь и вы озвереть можете, даже с вашим-то мягким… то есть добрым сердцем, когда все увидите да услышите. Так что, господин… Нечего с ним тут болтать. А дайте-ка вы лучше мне его на часок — на тот самый, что остался до уварения похлебки. Многого не обещаю, а все ж потешу души тех бедолаг, кои тут от рук его… страшнейшей, мученической смертью кончились!
«Долг сюзерена», припомнились Сереге слова яростной и принципиальной в таких делах до отвращения Клоти. Слышанные, правда, им во сне, но… Все это как нельзя больше соответствовало ее взглядам и принципам — око за око, зуб за зуб. И потом… Кое-что здешним мученикам он задолжал. Неспроста, ох неспроста дверца перед ним тогда буквально сама упала.
Что ж…
Он подумал еще с минуту:
— Как сюзерен этих земель и властитель, облеченный, как я тут недавно понял, правом судить и казнить… Объявляю я волю свою! Вы, бывшие смерды Священной комиссии, должны свершить сей суд по справедливости и ради упокоения несчастных душ. И… Нам все равно требуется передышка. Вот мы и передохнем. Задержимся тут ради такого справедливого дела. — Он сделал паузу, потому что в животе ощутимо захолонуло и по пищеводу вверх пробежала рвотная судорога. Нет, нельзя вдумываться и представлять, на что он обрекает живого человека… или это даже нужно? Ведь это его решение, его воля… и его грех. Ему и отвечать — да вот хотя бы перед самим собой. — И пусть смерть его будет тяжелой. И деньги несчастных жертв его повелеваю разделить между собой. Пусть, поскольку вам предстоит выступить палачами в сем деле, не я буду вашим… так сказать, нанимателем и работодателем, а именно те несчастные, что были убиты здесь этим гадом. Пусть это будет их месть своему убийце. Таков мой суд, таков мой приговор, отменить который да не дерзнет никто, кроме самого Всевышнего! Всем, включая и Его, минута на обжалование.
Он выдержал паузу, с некоторым страхом покосившись на потолок — а вдруг ТАМ будут все-таки против, и ка-ак разверзнутся над ним хляби небесные, и ка-ак дастся ему оттуда да по шее…
Трактирщик, гнида, тоже, червяком елозя по полу, с вящей надеждой впился взглядом в потолок. Надеялся, мерзавец, но на что? Что сверху, прямо через крышу, спустится сам Всевышний к нему на подмогу?
— Приступить, — царственно, опять-таки и в этом подражая леди Клотильде, обронил Серега.
— Слушаюсь, господин наш справедливый герцог, — тут же поклонился ему Вези и, клещом вцепившись в трактирщика, радостно поволок его к ближайшей двери.
Двое-трое, повинуясь приказу Вези, остались с ним. Остальные убежали поучаствовать в казни. «Хорошо ли я сделал, — уныло размышлял Серега, вместе с оставшимися перебирая и сортируя местный кухонный инвентарь, которому предстояло стать их оружием — за неимением ничего другого, более подходящего для этого. — Я подменил правосудие местью, — печально крутилось у него в голове… И пес разберет, насколько это справедливо. Правосудие, с другой стороны, зачастую бывает вообще всего лишь насмешкой над пострадавшими жертвами. Так что…»
Спустя некоторое время его помощники поменялись. На смену им прибежали другие. Сварилась похлебка, бывшие смерды по очереди — сменами — откушали ее. Прибежал смененный со своего поста Теллек, кинул на Серегу влюбленный взгляд, наскоро похлебал из громадной миски и тоже убежал поучаствовать. Хлеба и зрелищ, господа, хлеба и зрелищ…
Трактир они сумели покинуть только перед самым закатом. Трактирщик к тому времени уже то ли благополучно скончался, то ли был предоставлен естественному ходу дел в соответствующем для этого состоянии — «поразмыслить» напоследок. Как, например, леди Клотильда, «дама, приличная во всех отношениях» — в хорошем, добром таком феодальном смысле, дала в свое время возможность «поразмыслить» напоследок барону Квезаку. Уточнять и спрашивать насчет трактирщиковой участи у новоявленных палачей Серега, честно говоря, просто не решался. И без того у него на душе было так муторно, что дальше уж и некуда.
И полегче ему стало только тогда, когда из лесного сумрака вдруг вылепились и со счастливыми воплями набросились на него с обеих сторон две кособокие и потешно хромающие фигурки. В одной фигурке Серега с радостной дрожью признал добродушного страшилу текулли, а в другой — бедолагу лекаря, спасенного леди Клотильдой во времена былые от «крысиной пытки» в замке Дебро (тогда еще замке барона).
Текулли и лекарь, слава богу, живые и невредимые…
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Долог путь до Серенгети…
Дебро открылся им из расщелины, прорубленной в стене леса тонкой ниткой дороги, по которой они двигались. Нынешний вид города уже мало походил на тот, прежний, когда он этакой симпатичной монеткой красовался на самом дне зеленой равнинной чаши. Теперь полого спускающиеся вниз поля, бывшие склонами этой самой чаши, выглядели по-другому — их почти сплошь занимали осаждающие. Но тем не менее (и это было весьма странно) вид на Дебро даже и «иже с ними» по-прежнему сохранял в себе явственный оттенок пасторальной идиллии. Крепостные стены, поребриком опоясывающие город, все так же гордо вздымались над окрестной равниной. Не неся на себе практически никаких видимых глазу следов повреждений. И сияли нетронутой белизной побелки — наверняка хозяйственный гражданин барон подновлял ее совсем недавно. Над башнями, хорошо различимые, несмотря на расстояние, торжественно реяли в предзакатном небе ленточки геральдических стягов — черных в синюю клетку. Цвета герцогов Де Лабри. Где-то там на стягах, наверное, красуется и его нынешний девиз, вернее, девиз всех бывших до него представителей рода Де Лабри — «Истина всегда рядом с отвагой». М-да. Девиз-то он, конечно, унаследовал, но вот если бы и с отвагой дело так же обстояло… Вкупе с солидным воинским умением — типа того, какое имеется у неукротимой леди Клоти, к примеру.