Неровно вспыхивая, разгорелся тускло-синий свет. Серега сидел в самой натуральной могиле — кругом нависали косыми пластами сырые земляные стены. С них капало. Было полное ощущение того, что вот прямо сейчас все и обвалится. И на нем кончится грозная слава рыцарской могилы. А земляные пласты прикроют его, слабо копошащуюся мошку, на дне чужого страшного склепа. Прикроют и придушат…
— Не боись, — сурово повелел голос, — тыщи лет до тебя стояло и дальше простоит. Видишь сундук с алыми отметинами? Запертый на рогульку?
Серега покивал. Сундук и вправду просматривался в синей полутьме. С левой стороны.
— Ступай к нему, — громыхая грозовыми раскатами в тесном склепе, повелел голос, — сымай рогульку…
Серега послушно подошел, послушно снял, протянул было руку, чтобы поднять крышку, но передумал. Невежливо было как-то — лазить по хозяйским сундукам, без прямого на то разрешения хозяина.
— Усек, что крышку-то поднимать я тебе не говорил? — прогромыхал незримый призрак. — Ха-ха! Молодец. То, что там лежит, тебе все равно без надобности. Яндвер велома — трагический доспех. Тот, кто его надевал, непременно погибал, принося победу своим сторонникам. В любой, даже заведомо проигрышной битве. Прежде, бывало, сеньоры очень любили подсовывать его своим вассальным рыцарям. Чего не сделаешь ради победы… Рогульку-то взял? Это она и есть. Иди. У меня тут все сплошь раритеты. Вон и сундук, в котором сей доспех покоится, тоже. Против воров раритет. Кто его раскроет, не будучи при этом хозяином, тот тут же и страшною смертию помрет… Вот открыл бы ты, не дожидаясь слов моих, так и тоже бы… Так что топай, топай давай. У меня тут много еще чего валяется. Запнешься ненароком, а очнешься уж в краях запредельных… Хотя и это не так уж плохо.
У меня тут много еще чего валяется. Запнешься ненароком, а очнешься уж в краях запредельных… Хотя и это не так уж плохо. Даже хорошо. Мою бы старую душу туда, да на вечный покой. Эх! Нет же, насовали своих гадостей — мол, ты, Геркай, умница, воин хоть куда! Так что сторожи давай. Вот и сторожу. Вечно. Не пускаю самые гадкие из раритетов обратно в мир…
Снова рвануло сырым холодным ветерком. И Серега очутился снаружи могилы. На жарком летнем пойменном лугу чужого мира.
Пасели, все трое, радостно повернули к нему лица. Вернее, лики, с которых они уже сбросили маски людей. На Серегу глядели морды в отвратительных мертвенно-синюшных складках, змеящиеся губы, гнойные провалы вместо глаз.
— Н-ну что… отдал? — зашипели разом все трое.
— Ага, — коротко сказал Серега. И, сглотнув тошнотворный комок, подкативший к горлу от лицезрения кошмарных рож, добавил: — Дамы, не могли бы вы мне оказать еще одну услугу… Если вдруг я пришлю к вам сюда одного человечка, займетесь им лично?
— Ах шутник, — прокурлыкала неведомо какая из паселей — со сбрасыванием человеческих ликов между ними исчезли все различия. Не было больше ни бальзаковского возраста дамы, ни юной чаровницы, — н-но уважительный. Конечно, малыш. Мы вами всеми занимаемся, всеми человечками…
Стражники, почесываясь и зевая, вольготно возлежали на верхушке того самого холмика, где он их покинул. Заметив Серегу, все разом повскакали, кинулись ему навстречу. Правда, далеко бежать не рискнули — долетели только до подножия холмика. И встали там как вкопанные, зачарованно уставившись на него. С традиционно так отвисшими нижними челюстями…
— Привет! — еще издали помахал им рукой Серега. — Боец спит, служба идет, так, что ли?
— Ты… — выдавил наконец мордатый старшой. — Ты… Как? Откуда? Все же ходил туда… или нет?! Милорд же тебя…
— Не надо о нехорошем, — наставительно сказал Серега. — Люди должны о приятном тоже беседовать. Вот ты, например… Ты из какого села?
— Верлофф, — прохрипел мордатый, — а… что?
— Как с этим обращаться — и ума не приложу, — задумчиво протянул Серега, — так, что ли…
Он взял рогульку за два конца, торчавших пониже раздвоинки. Передний удлиненный сучок, приподнявшись кверху, тут же дрогнул. Прямо как у рудознатцев. Или у искателей воды… И заколыхался волнообразно, без всякого участия в этом процессе Серегиных рук.
— Э-э… Мне бы всю эту компанию — но без меня — отправить в некий Верлофф…
И стражников милорда Жанивского как корова языком слизнула. Подножие холма перед Серегой было чистеньким. И девственно пустеньким — от людей, имеется в виду.
— Вот и ладненько. Молодца, словом, — сказал Серега рогульке. И та медленно так качнулась. Словно бы принимая комплимент и записывая его на свой счет. — А теперь, милая, меня самого в замок Жанив, желательно прямо в покои эльфевы Лизы…
В отличие от переносного аппарата неизвестного устройства милорда Жанивского, спрятанного от пытливых глаз в темной комнатке, при работе рогульки триколорного свечения не возникало. Просто был здесь — и вдруг стал там — в комнате, до безобразия разукрашенной зелеными бархатами и шелками всех оттенков. И статуэтками. Серега пригляделся — точно, скульптуры, все до одной, изображали только одну натуру: а именно милорда Жанивского в разных размерах и позах.
И статуэтками. Серега пригляделся — точно, скульптуры, все до одной, изображали только одну натуру: а именно милорда Жанивского в разных размерах и позах. И был он в разных позах и без поз… Окошко в комнате, похоже, выходило во двор. Потому что на нем красовались наглухо закрытые ставни.
— Вот мы и на месте, — ласково сказал Серега рогульке. — Осталось только покликать бедную Лизу. Мадам Эльлизра! Лизонька, короче!