— Сдачу на выходе… — и пошел вслед за леди Клотильдой к конюшне.
До восхода светила было еще далеко, но со стороны, где, собственно, и должен был заниматься местный рассвет, по небу протянулась полоска фиолетового свечения. Кони, уже сыто храпевшие (именно храпевшие, а не храпящие) в теплом уютном мирке конюшенных стойл, идею вновь идти под седло восприняли безо всякого энтузиазма. Черный битюг цапнул леди Клотильду за палец, Серегина более кроткая коняга попыталась незаметно наступить ему на ногу. Причем пыталась целых три раза. Тем не менее процесс оседлывания был продолжен и успешно завершен. Они потащили своих верных и слегка упирающихся четвероногих спутников к выходу из конюшни.
Во дворе царил маленький переполох. По воздуху летали белые куриные перья, одна суматошная квочка носилась взад и вперед, хлопая крыльями и изредка судорожно кулдыкая. Гоголевского персонажа нигде не было видно.
— Что за черт… — недовольно проговорила леди Клотильда и совершенно рефлекторно, как отметил про себя Серега, бросила руку на рукоять меча за плечом. — Где этот олух? Трактирщик!
— У-ум! — горестно донеслось до них из открытых дверей маленького сарайчика в углу двора. Затем персона трактирщика явилась оттуда, вся в перьях и в растрепанных чувствах, судя по горестной физиономии. За собой он волок на веревке чье-то скулящее и дергающееся тело. Волок прямо по земле.
— Милорды! То есть… миледи и милорд! — плачущим тоном возопил средневековый Плюшкин и, обернувшись назад, с размаху пнул ногой скулящий предмет. — Оборотень! На меня… то есть на моих кур напал оборотень-лис! Я разорен! Увы! Все мои куры, коих откармливал я к дебровской ярмарке, — все, все убиты! И три мои лучшие наседки, коих я сажал на яйца гарчиков, — тоже! Убийца! Разоритель! Вор!
И трактирщик снова пнул предмет ногой.
— Это начинает мне надоедать, — скучающим тоном проговорила леди Клотильда. — Этот чертов лис стал попадаться нам на глаза так же часто, как попрошайка, которому по глупости дали-таки монетку. Любезнейший, может, вы наконец сподобитесь оставить нас в покое? Сэр Сериога, я предлагаю вам предоставить этого несчастного его собственной судьбе. Я странствующий рыцарь, а не защитница неудачливых куроедов! Едем отсюда! По крайней мере, если он помрет сейчас, то больше уже не будет нуждаться в нашей с вами помощи.
Серега глянул на валяющийся у ног трактирщика куль и мгновенно узнал в нем лиса-оборотня, вновь принявшего свой человеческий облик. Незадачливый охотник на кур лежал голой спиной на земле, прижимая руки к лицу и судорожно подергивая согнутыми в коленях ногами. Веревка, за которую трактирщик волок его за собой, была привязана к шее и выглядела как удавка.
— Что с ним? — спросил Серега после некоторого молчания.
— Серебро, милорд! — радостно взвизгнул трактирщик и торжествующе воздел вверх руку, в которой блеснул краешек чего-то светлого. — Я как раз раздумывал, то есть я как раз собирался отдать вам сдачу от вашей платы за обед, а тут это! Я же во двор, когда благородная миледи… ну, ножичком в меня — а я и побежал! Ха-ха — смешно было, правда, миледи? Только у благородных господ такое прекрасное чувство юмора — ножичек-то прямо над самой головой пролетел, ну, искусница миледи, да и только! А потом вы монетку… А потом я со сдачей во двор — а в курятнике-то переполох! Пес мой прямо на цепи спит — эти твари умеют наводить на собак сонный морок, — а в курятнике-то куры ну прям как люди кричат! И я-то ведь не растерялся, серебром ему в морду — бляк! Он сразу в человека и перекинулся, а морда-то вся волдырями пошла — эва, что серебро пречистое с тварями нечистыми делает! Вот гляньте, милорд!
И субъект в лохмотьях, счастливо выпучив глаза, швырнул вниз серебряную монетку, целя в скулящего оборотня.
Монета угодила тому в прижатую к лицу руку. Оборотень страшно взвизгнул. На тыльной стороне ладони мгновенно вспух и разросся алый ожог.
— Вижу, — после короткого молчания сказал Серега. — И… надолго это у него останется?
— Волдыри-то? О, да не извольте беспокоиться, милорд! Я счас его свяжу хорошенько, натяну на него свои самые крепкие штаны, перетяну их кое-где веревками — и в штаны ему серебряную монетку, туда ему ее, поганцу! А то волдыри-то быстро проходят, а как пройдут — нипочем его не удержать, милорд! Перекинется в зверя — и ищи-свищи! А если серебро-то все время на коже будет, тут и волдыри не кончатся, и в лиса ему опять не оборотиться! А я его, родимого, в Дебро. Уж там от Священной комиссии мне и наградка за него воспоследствует.
— Большая награда-то? — довольно сухо поинтересовался его сиятельство герцог Де Лабри.
— Да… да вроде бы не меньше ста маврикиев, милорд!
— Сколько ты мне должен с той золотой монеты? — еще суше спросил милорд, и трактирщик весь как-то сжался и усох.
— Ну… э-э. Девяносто три маврикия, милорд.
— Давай сюда.
Серега разложил у себя на ладони жестяным блеском отсвечивающие кружочки, с сомнением оглядел их.
— Э-э… Здесь всего восемьдесят три маврикия, сэр Сериога. И наш, э-э… обед никак не мог стоить больше трех маврикиев, — деликатно высказалась из-за его плеча леди Клотильда.
И наш, э-э… обед никак не мог стоить больше трех маврикиев, — деликатно высказалась из-за его плеча леди Клотильда.
— Да? — несказанно обрадовался подсказке сэр Сериога. — Где еще десять, нет, четырнадцать маврикиев, ты, плесень!