— Не стоит труда. Нас здесь всего несколько братьев. Мы ведем борьбу своими средствами. Бьемся за физическое и духовное спасение крестьян. У нас нет и не может быть ни малейшей связи с уголовщиной.
— Раньше такая связь была.
— Так вот вы о чем.
Брат Домициан посмотрел на Жанну с жалостью:
— Двадцать пять лет прошло, а вы пытаетесь опять разворошить ту давнюю историю.
— А почему бы и нет?
— Поймите, Пьер Роберж провел в Антигуа всего несколько дней. Он почти сразу отбыл в миссию, руководство которой ему было поручено. Это сиротский приют на озере Атитлан.
— Откуда он приехал? Из Бельгии?
— Нет. Из Аргентины. С северо-востока.
Так. Первая ниточка, связывающая Центральную Америку и Аргентину. Письмо Нильса Агосто, заблудившегося в джунглях на северо-востоке страны. Может быть, Роберж именно там и подцепил заразу? От возбуждения Жанне стало жарко. Это первый более или менее серьезный след, и просто так она его не упустит.
— Что вам о нем известно?
— Меня тогда здесь не было. Мне двадцать девять лет. Я знаю только то, что рассказывали мои наставники. Они жалели, что приняли его здесь, в Гватемале. Но наш орден невелик, и других опытных кандидатов не нашлось. В те времена мы подвергались чудовищным гонениям. Латиноамериканцы убивали священников, представляете? А Роберж был человеком надежным. Разве наши могли отказаться от такого добровольца? Но руководствовался он отнюдь не благими намерениями.
— Чем же он руководствовался?
— Говорили, что он от кого-то бежал. Репутация у него уже тогда была подмоченная.
— Что вы называете «подмоченной репутацией»?
Иезуит потер пухлыми ручками:
— Слухи. Ходили всякие слухи.
— Какие слухи?
Домициан упорно избегал смотреть Жанне в глаза, шаря взглядом по сторонам.
— Какие слухи?
— Болтали про демона. Демона, которого он таскал с собой.
— Он что, был одержимый?
— Нет, не в этом дело. Тут совсем другое. Ребенок… С ним был ребенок.
— Сирота?
Иезуит с тоской оглядел двор. Казалось, он ждет, что случится хоть что-нибудь — зайдет посетитель, начнется гроза, — что освободит его от тягостной беседы.
— Да что, вы не понимаете, что ли? — с неожиданным раздражением воскликнул он.
— Вы хотите сказать, что это был его ребенок?
Монах хранил красноречивое молчание. Новость застала Жанну врасплох. Но она быстро взяла себя в руки. Попробовала мысленно выстроить гипотезу: какова вероятность, что старик испанец, явившийся в кабинет Феро, был не кто иной, как сам Роберж? У нее в ушах до сих пор звучал его голос: «В моей стране это была распространенная практика. Все так делали». Священник, который спал со своими прихожанками?
Кое-что в эту схему вписывалось: тайна, хранимая отцом и сыном; испытываемое Хоакином чувство собственной неуместности — ребенок-катастрофа, плод запретной любви. Как следствие — его аутизм… Зато другие детали ей явно противоречили. Старик в кабинете Феро говорил с выраженным испанским акцентом, тогда как Роберж был бельгиец. Неужели за годы жизни в Латинской Америке он настолько забыл родной язык? Нет, невозможно. Но и это еще не все. По словам Эвы Ариас, Робержу в то время было около шестидесяти лет. Значит, сегодня ему должно быть под девяносто.
Она решила начать с нуля:
— Вы сказали, ребенок. Мальчик или девочка?
— Мальчик.
— Как его звали?
— Не знаю.
— Как его звали?
— Не знаю.
— Сколько ему было лет?
— Точно не скажу. Лет десять, наверное. Поймите, они не задерживались в Антигуа. Сразу уехали туда, где горело. Надо признать, Роберж свое дело знал. В этом ему не откажешь. Он принимал в миссии множество народу. Противостоял солдатне…
— Почему вы упомянули демона? Ребенок был одержимым?
— Послушайте. Я и правда ничего не знаю. Болтали много чего. Например, утверждали, что ребенок — воплощение зла. На слухи накладывались верования майя. Но чаще всего повторяли одно: дескать, Роберж под башмаком у мальчишки. Убийство доказало, что и за самыми пустыми сплетнями порой кроется нечто серьезное.
— Что было потом? Робержа судили?
Иезуит отрицательно помотал головой. Это не был ответ на вопрос. Просто он давал ей понять, что больше ничего не скажет. Беседа окончена. Но Жанна и не думала двигаться с места.
— Если вы действительно хотите в подробностях узнать, что тогда произошло, — устало выдохнул он, — есть тут один человек. Очевидец событий. Она сможет рассказать вам о Роберже.
— «Она»?
— Росамария Ибаньес. Археолог. Она дружила с Робержем.
— Где мне ее найти?
— Она здесь, в Антигуа. Ведет раскопки в квартале Калье-Орьенте. Я вам нарисую. Это недалеко.
Монах взял у Жанны протянутые блокнот и фломастер. Он не скрывал радости от того, что навязчивая гостья наконец уберется восвояси. На лбу у него блестели капельки пота.
— А что насчет убийства? Индейская девушка, съеденная каннибалом? Что вам об этом известно?
Домициан протянул ей блокнот:
— Церковь Сан-Педро. Росамария Ибаньес. Работает на развалинах монастыря, это сразу за церковным зданием.
51
— Его сын? Hay Dios mio! Ничего подобного!
Росамария Ибаньес внешне походила на бомжиху. Сморщенное обезьянье личико. Пакля спутанных волос — ни дать ни взять волокна кокосового ореха. Мешки под глазами, как у алкоголички. Приплюснутый нос, толстые губы. На королеву красоты никак не тянет. Одета она была в знававшую лучшие времена куртку, большие, не по размеру, джинсы и красные сабо, похоже, свистнутые у какой-нибудь зазевавшейся туристки.