— «Отверженные».
— Точно, «Отверженные».
— А что было потом?
— Потом мы стали с ним не разлей вода.
— А про мальчика вы помните?
— Еще бы! Такое не скоро забудешь. Дьявол во плоти.
— Вы имеете в виду его аутизм?
Ансель снова сплюнул на покрышки:
— Аутизм, скажете тоже! Говорю вам, он был воплощением демона!
Так, опять пошли суеверия.
— Он никогда не смотрел тебе в глаза, — продолжал индеец. — Что он там про себя думал? Даже Роберж ему не доверял. Все время ждал, что тот отмочит что-нибудь паскудное. Иногда мы это обсуждали. Роберж говорил, что ребенок послан ему Господом. Я бы сказал, все обстояло с точностью до наоборот — этого ублюдка ему подкинул сам черт.
Подпольный торговец историческими ценностями говорил странным голосом. Высоким, почти писклявым, но в то же время ломким, навевающим мысли о пыли и ржавчине.
— Он никогда не упоминал, откуда взялся этот мальчик?
— Никогда. — Ансель потер рукой плохо выбритый подбородок. — Но вот что странно…
— Что странно?
— Роберж боялся, что парня у него отберут. Постоянно жил настороже. Только я не представляю, кому могла понадобиться эта мерзкая тварь…
Жанна не осмелилась достать блокнот:
— Вы не могли бы рассказать, в чем проявлялись зловещие стороны его натуры?
Индеец пожал плечами — руки он по-прежнему держал глубоко засунутыми в карманы:
— Вечно сидел в своем углу. На улицу выходил только по ночам. Вампир, чистый вампир! Однажды Роберж проговорился, что мальчишка видит в темноте.
— Вы не помните, у него были проблемы с руками?
— Проблемы! Это мягко сказано. Один раз я застал его во время припадка. Он катался по земле и рычал что твой ягуар. Потом вдруг раз — и дунул прятаться в хижину. На четвереньках, говорю вам! Руки выкручены, а сам так и чешет, так и чешет. Макака, как есть макака!
Это была первая конкретная деталь, увязывающая прошлое с настоящим. Злобный ребенок в 1982 году. Убийца-каннибал сегодня.
— Расскажите, как убили индейскую девушку.
— Да я уже не помню, когда это было.
— Не важно. Расскажите что помните.
— Девчонка жила возле Санта-Катарина-Палопо, это на озере. Никто так и не узнал, что там в точности произошло, но только, когда ее нашли, она была разорвана на куски. И наполовину обглодана.
— Пьер Роберж что-нибудь говорил об этом убийстве?
— Нет, ничего. Я уж потом узнал, что он повесил его на себя.
— А вы сами что об этом думаете?
Ансель снова сплюнул. Вокруг него громоздились какие-то железяки, на полках лежали ветровые стекла, на стенах висели номерные знаки. В слабом свете единственной лампочки все эти груды металла поблескивали, словно рассыпанные щедрой рукой драгоценности. В воздухе витали запахи горелого масла, бензина, влажной земли.
— Брехня. Роберж бы и мухи не обидел.
— Почему он признался в убийстве?
— Покрывал этого дьяволенка.
— Значит, девушку убил Хоакин?
— Какой еще Хоакин? Мальчишку звали Хуаном.
— Значит, девушку убил Хоакин?
— Какой еще Хоакин? Мальчишку звали Хуаном.
Жанна и не заметила, как поменяла имена. Но это не имело никакого значения, она нисколько не сомневалась — нутром чуяла — речь идет об одном и том же ребенке.
— Хуан, конечно, Хуан. Извините. Но почему вы так уверены, что это его рук дело?
— Так он же ужас что вытворял! Как-то раз его поймали в курятнике. Что, по-вашему, он там делал? Пил куриную кровь! И жрал курей. Живьем! Чудовище, а не ребенок.
Наконец-то Жанна приблизилась к убийце. Она почти физически ощутила его присутствие где-то рядом. Быстро опросила Анселя о дальнейших событиях. Освобождение Робержа. Его самоубийство. Одна деталь не давала ей покоя:
— Мне сказали, он застрелился. Но где он достал оружие?
Ансель расхохотался:
— Сразу видно, вы ничего не смыслите в том, что здесь тогда творилось. Шла война, se-nori-ta. — Последнее слово он произнес по слогам, подчеркивая наивность Жанны. — Роберж прятал у себя в приюте раненых повстанцев. В саду у них был зарыт целый арсенал.
— Допустим. Вы разговаривали с ним перед тем, как он покончил с собой?
— Нет. Но он оставил мне письмо.
— Оно у вас сохранилось?
— Нет. Он просил, чтобы я его похоронил. Никто другой не пожелал бы связываться. Иезуит, который сам снес себе башку, — это, знаете ли, дурно пахнет. Даже в те времена такого не одобряли. Он объяснил, где и как я должен его похоронить. Что написать на могиле.
— Эпитафию?
— Ну да, чего-то там на латыни. Я уж не помню.
— А где его могила?
— На кладбище в Сололе. Вернее, рядом с кладбищем. Местные жители не позволили иезуиту-самоубийце покоиться бок о бок с их покойниками. — Он перекрестился. — Это приносит несчастье.
— Это все?
— Нет, не все. Он попросил меня сделать еще одну вещь. Совсем уж странную…
— Что именно?
— Вместе с ним закопать его дневник. «Это ключ ко всему» — так он говорил. И велел положить дневник ему под затылок.
Не дав себе труда задуматься, она бухнула:
— Сколько за то, чтобы отрыть этот дневник?
— Chela, ты, видать, не поняла. Я ж тебе говорю: дневник похоронен вместе с хозяином.
— Сколько за то, чтобы отрыть священника?
Ансель замер. Николас напрягся:
— Майя такими вещами не занимаются.
Кажется, впервые Николас выразил полную солидарность с коротышкой. Ансель от злости аж затрясся. Правая нога у него прямо-таки ходила ходуном. Сейчас схватит мачете, мелькнуло у Жанны, и раскроит мне череп. Но тут на лицо индейца вернулась улыбка. Хитрющая.