Она не без труда вернулась мыслями к культуре майя, пытаясь сообразить, что ей о них известно:
— Это кодекс?
— Ничего подобного. Вы путаете эпохи. Кодексами называли листы бумаги из древесной коры, на которую писцы наносили рисунки и символы. Те немногие, что сохранились, относятся примерно к двенадцатому веку. А «Пополь-Вух» — это рукописная книга, по всей видимости написанная в первые годы испанского завоевания. На языке киче, но латинскими буквами. Ее нашел в восемнадцатом веке монах-доминиканец.
— О чем она?
— О сотворении мира. О происхождении человека. Вначале боги создали глиняного человека, но он оказался слишком податливым, лишенным силы и малоподвижным. Тогда они вытесали мужчин из дерева, а женщин из тростника. Эти существа обладали даром речи, но души у них не было. Боги снова уничтожили свои творения, взяли кукурузу и из нее слепили людей — четырех мужчин и четырех женщин. Вместо крови впрыснули в них воду. У них получились существа совершенные. Слишком совершенные. Они обладали мудростью, и это делало их опасными. Тогда Хуракин, он же Солнце небес, дунул паром им в глаза, и люди утратили часть своей мудрости. Кукурузный человек и стал предком майя.
— Я так и не поняла, почему убийца называл всех этих персонажей.
— Потому что, пользуясь чужой кровью, мы рискуем деградировать. В понимании майя выжившие деревянные люди суть не кто иные, как обезьяны. И фанатики не желают молча смотреть, как Агосто с Мансареной загрязняют кровь кукурузного человека. Опять-таки, повторяю вам, это дикая чушь. Никарагуанцы — никакие не майя.
— Если я не ошибаюсь, Мансарена и Агосто открыли несколько филиалов в Гватемале.
— Очко в вашу пользу.
Жанна задумалась. Вся эта история уводила ее в сторону от Хоакина и его мотивов. Она сильно сомневалась, что он убивает людей по списку ради какой-то мифической чистоты крови.
— До меня дошли разговоры про зараженную кровь. Я имею в виду, действительно зараженную. Ту, что «Плазма Инк.» якобы завозит с северо-востока Аргентины. Что вы об этом думаете?
— Я в это не верю. «Плазма Инк.» — солидное предприятие, продающее кровь в Северную Америку. Если б у них возникли проблемы, Мансарена постарался бы немедленно их уладить.
И Эва решительным жестом, словно ставя точку, свернула лепешку и макнула ее в творог. Жанна доедала уже третий тамаль. Надо успокоиться. А то как бы ее не вывернуло наизнанку еще до окончания ужина…
— Ну а лично вы, Жанна Крулевска? Что вам понадобилось во всей этой мерзости?
Жанна как раз жевала, и это дало ей несколько секунд на раздумье. Она быстро соображала, как бы представить факты в наиболее выгодном для себя свете.
— Понимаете, — продолжала Эва Ариас, — Центральная Америка имеет в Париже офицера связи. Это мой друг. Мы учились вместе. Я ему позвонила. Он в курсе вашего дела. Я говорю «вашего» исключительно из вежливости. Потому что моему другу ваше имя неизвестно. Из чего я вывожу, что официально следствие ведете вовсе не вы.
Жанна бросила недоеденный тамаль. Видно, пришла пора открыть перед индеанкой все карты.
— Да, официально я не участвую в расследовании. Но человек, который вел дело, был моим другом. Я вам о нем уже говорила. Я должна довести его до конца ради памяти о нем.
— Он был вашим дружком?
— У меня нет дружка.
— Я так и думала.
— Что вы хотите этим сказать?
Она покраснела. Как будто Эва Ариас выволокла на свет божий ее тщательно скрываемое уродство.
— Жанна, не подумайте дурного, но лично мне очевидно, что в Париже вас ничто не держит. Вы бросились в это расследование, помчались на край земли с единственной целью — забыть Париж и свое одиночество.
— Вам не кажется, что мы отвлеклись от главного? — Она резко поднялась и неожиданно для самой себя громко добавила: — И вообще, вас это не касается!
Великанша улыбнулась. Это была тяжеловесная, суровая, но в то же время добродушная улыбка:
— Не изображайте из себя индейскую женщину. Индейцы славятся своей обидчивостью.
— Нам больше не о чем говорить.
Эва Ариас взяла со стола авокадо и одним движением разломила плод надвое:
— А вот мне есть что вам сказать. Никарагуанцы вообще очень услужливы. Сегодня днем мне перезвонил один журналист. Из тех, с кем я связывалась по поводу вашей истории с каннибализмом. В архивах у них ничего не обнаружилось, но он позвонил кое-кому из своих коллег в соседние страны — Гондурас, Гватемалу, Сальвадор…
Жанна побледнела:
— Он что-нибудь нашел?
— Гватемала. Восемьдесят второй год. Убийство молодой индейской девушки. Явные признаки антропофагии. Произошло это в районе Атитлана. Вы о нем слышали? Говорят, самое красивое озеро в мире. Опять индейская похвальба…
— Восемьдесят второй год… Этой датой интересовался Эдуардо Мансарена. Хоакину тогда было лет десять. Неужели это его первое убийство? Но почему в Гватемале? Что вам известно об этом деле?
— Немного. Убийство прошло почти незамеченным. Обстановка в Гватемале тогда была чуть ли не хуже, чем в Никарагуа. В восьмидесятые годы там заживо жгли индейцев. Вырывали им глаза. Учили их жить, так сказать. На этом фоне убитая и съеденная девушка… Если вы туда поедете, вы ничего не найдете. Архивов не существует. Свидетелей не осталось. Ничего нет. Но я знаю, что вы все равно туда поедете…