С этими словами Эдвард полез механической рукой в карман, но достать оттуда какую-нибудь купюру ему было не суждено. Лицо надзирателя перекосилось, и он саданул по протезу электродубинкой.
Эффект был неожиданным и для Цитруса, и для тюремщика. В электрическом протезе под действием внешнего импульса произошло короткое замыкание. Рука распрямилась со скоростью пушечного ядра. Стальной кулак пролетел в сантиметре от внутренней стороны бедра Эдика, едва не задев весьма важные для каждого мужчины органы, насквозь пробил синтепоновый тюфяк и застрял в пружинной сетке матраца.
— Ты что дергаешься? — злобно поинтересовался тюремщик. — По голове дать?
— Не надо! Я уже иду! — пискнул Эдик, поняв, что с этим злобным типом лучше не спорить.
Надзиратель тем временем обрушился на Дылду. Поскольку великан продолжал сопеть в обнимку с резиновой девушкой, тюремщик приложил его дубинкой по спине. Потом еще раз.
Дылда изогнулся во сне, заорал, рухнул на пол, едва не сбив с ног отскочившего надзирателя. Но всё равно не проснулся.
— Ты убил его, парень, — скорбно проговорил Эдик. Он был уверен, что с Дылдой всё в полном порядке и небольшая встряска пойдет ему только на пользу. — Теперь ты пойдешь в седьмой барак — на «красную зону», — решил он попугать охранника.
— Собаке — собачья смерть, — равнодушно откликнулся тюремщик. — К тому же он, кажется, еще дышит! Встать, заключенный! На выход!
Дылда открыл мутные глаза. Коротко замахнулся чтобы ударить обидчика, но тот оказался на диво проворен — дубинка вновь пошла в ход, и Дылда безвольно обмяк на полу.
— Трое суток карцера, — объявил надзиратель. — После построения и рабочего дня.
— А если я дам вам пятьдесят рублей? — поинтересовался Эдвард.
— Засунь их себе… Словом, куда-нибудь засунь. В этой колонии начинается новый порядок!
— Поэтому вы заставите безрукого инвалида работать?
— Толкать тачку ты вполне сможешь. Это можно делать даже вообще без рук! На выход! Я и так потерял с вами много времени. Хорошо, камера последняя. А то огребли бы вы по десять суток карцера, подонки!
Эдик, наконец, вырвал застрявший кулак протеза из матраса и понуро побрел в коридор. Там уже колыхалась серая толпа невыспавшихся, избитых косков.
Следом за Цитрусом, едва ли не на четвереньках, из камеры выполз Дылда.
— В карцере не будут кормить? — пристроившись за спиной Эдика, поинтересовался великан.
— И с куклой туда не пустят, — буркнул Цитрус. — Я постараюсь что-то придумать, Дылда.
Коски вяло переругивались и с подозрением поглядывали на новых охранников — не таких разъевшихся, как прежние, щуплых и быстрых. Лица многих из них были украшены шрамами, глаза смотрели зорко и зло.
Когда заключенные выстроились вдоль глухой стены барака, напротив дверей, ведущих в камеры, перед неровным колышущимся строем появился Мюллер в военной форме, в высокой фуражке.
— Все подонки сегодня же выходят на работу, — нарочито тихо проговорил он. — За неповиновение буду жестоко наказывать. За два месяца вы должны силами своего барака подготовить новую выработку для добычи золота. Когда первое золото пойдет заказчикам, вы начнете получать зарплату. Не раньше! Всё ясно?
— Не ясно! — заорал Башмак, только что прибывший с Беты Большого Пса бывалый коск. — Мне сказали, в третьем бараке работать не надо! Я — правильный вор! Работать не стану!
— Станешь, — мрачно заявил Мюллер.
— Пес легавый! Коски не сдаются! — начал орать Башмак.
Начальник колонии даже говорить ничего не стал — двое надзирателей подскочили к Башмаку, дубинками в считанные секунды уложили его на пол и принялись избивать ногами.
— В четвертый барак, на усиленный режим, — объявил Мюллер. — После десяти суток карцера. Еще вопросы?
— Администрация колонии не имеет права принуждать заключенных работать, — проблеял из задних рядов Рувим Бреерман, имеющий кличку Фраерман. — Согласно пролонгированным договоренностям Женевской конвенции две тысячи двадцать второго года.
— Грамотный? — нахмурился Мюллер. — Два шага вперед! Фамилия?
Рувим представился.
— Десять суток карцера Бреерману, — объявил начальник колонии. — Проверить его связи в колонии, подозреваю мусонский заговор!
По рядам заключенных пошел ропот. Но от Бреермана отшатнулись, будто от чумного.
— Я не нарушал режим! — попытался возразить Бреерман.
Удар электрошоковой дубинкой прервал его излияния.
— Все за кирки и лопаты! — объявил Мюллер. — Самые смышленые получат отбойные молотки! Вперед, отребье! Я научу вас свободу любить!
Увидеть родной изолятор им довелось только поздней ночью, когда завершился каторжный труд. Цитрус ввалился в камеру, придерживаясь за решетку, прошаркал к своей койке и бессильно упал на нее. Целый день он толкал тачку с рудой. Временами ему начинало казаться, что он вот-вот упадет от усталости, но потом откуда-то появлялись силы, и он продолжал толкать по слабо освещенному тоннелю ненавистную тачку. Дылде тоже пришлось несладко. Сначала он махал обычной киркой, но умудрился ее сломать. Тогда ему выдали кирку с железной рукоятью — старого образца, тяжелее обычной в несколько раз. Дылда попытался спорить, но получил несколько ударов дубинками и понял, что лучше молчать. К счастью, охранник забыл о том, что назначил Дылде трое суток карцера — слишком многие заключенные получили в течение рабочего дня сроки побольше…