— Будем запираться? — поинтересовался капитан, глядя на него исподлобья.
— Нет, — с готовностью ответил Цитрус, — расскажу всё как на духу.
— Да, — обрадовался главный надзиратель, щелкнул пассатижами и включил записывающее устройство: — Значит, так, гражданин Цитрус, я жду вашего рассказа о том, как вы расправились с этими людьми?
— Сначала я услышал какой-то шум…
— Так-так.
— Шум всё нарастал.
— Интересно…
— Потом ко мне в камеру стал рваться какой-то тип. Ковырял, собака, пластиковую стену заточкой.
— Ковырял, как собака?
— Нет, он сам — собака.
— Так не пойдет! — капитан нажал на сенсор отключения записи и уставился на Эдварда сердито: — Мне казалось, мы поняли друг друга.
— Ну да, — закивал Цитрус, — разумеется, поняли.
— Так в чем же дело?
— Ни в чем. Расскажу всю правду.
— Правду, Цитрус, ты понял — правду! Причем ту правду, которую я хочу от тебя услышать, подлец!
— Хорошо.
— Ладно, — капитан погрозил заключенному пальцем, нажал сенсор.
— Ладно, — капитан погрозил заключенному пальцем, нажал сенсор. — Итак, как именно получилось, что ты убил этих несчастных и самое главное, — надзиратель возвысил голос: — сержанта Васильева?!
— Расскажу… — начал Эдвард. — Ладно…
Капитан нахмурился — неужели передразнивает?
— Расскажу вам всю правду, — повторил Цитрус и вдруг выкрикнул: — Я невиновен! Проклятый полицейский произвол! Вы не заставите меня сознаться в том, что я не совершал!
Надзиратель смерил его унылым взглядом и ткнул кнопку сенсора:
— Мне казалось, ты умнее. Видимо, я ошибался. Сидоренко! — заорал он.
Дверь распахнулась. Сержант вбежал в кабинет и вытянулся во фрунт. Подчиненные у главного надзирателя были вышколены до состояния дрессированных цирковых собачек.
— Уведи его! Пойдет на возврат.
— В суд? — обрадовался Эдик. — Мы с господином судьей очень подружились. Ох, и рад он будет меня увидеть!
Проговорив это, он ринулся к столу, сгреб игральные кубики и сунул их в рот.
— Ты что творишь, гад паршивый?! — вскричал надзиратель.
— Ты что, спятил, однорукий?! — поддержал его Сидоренко.
Цитрус поспешно глотнул, закашлялся для виду. И уставился на надзирателя с таким торжествующим видом, словно только что узнал о крупном лотерейном выигрыше.
— Сожрал?! — ахнул Сидоренко. — Да на кой они тебе?!
— Хочет в лазарет попасть, пакостник, — процедил надзиратель. — Ну, я тебе устрою лазарет, убийца! Ты у меня в такой лазарет отправишься, где тебя разберут на органы и распродадут в элитные клиники.
Эдвард замотал головой, демонстрируя нежелание, чтобы его органы распродали.
— Оформим тебя, как добровольного донора, — пообещал надзиратель, — будешь героем тюремной хроники. Заключенный Цитрус Эдвард в один прекрасный день услышал голос ангела, который сказал ему, что он должен отдать свои органы людям. Потому что сам он их недостоин. И людей, и органов своих — тоже. Ну, скажи мне, зачем подонку здоровое сердце? Или почки?
В ответ Цитрус снова мотнул головой, на этот раз неопределенно, мол, может быть, и нужны, откуда вам знать?
— Уведи его, Сидоренко, с глаз моих долой, — попросил надзиратель и отвернулся к иллюминатору, — пока он еще что-нибудь не сожрал. Вот ведь подонок какой!
Эдвард тем временем незаметно извлек изо рта кости и опустил их в карман.
— Я здесь всё съем! — пообещал он. — Вы даже представить не можете, господин главный надзиратель, как будет рад судья, увидев меня! Ведь я попаду к тому же судье? Юрию Цуккермейстнеру? Это мой большой друг.
— Цуккермейстнер — твой друг? — обернулся начальник. — Хм… То-то я смотрю, вместо трехсот лет он впаял тебе каких-то сто тридцать два года… С твоими статьями такое только по очень большому блату возможно. Знаю я этого Цуккермейстнера. Пакостный человечишко. Въедливый, как клоп. Если я тебя обратно отправлю, он того и гляди раздует дело о том, что мы негуманно относимся к заключенным…
— Да я ведь всё расскажу! — с довольной улыбкой заявил Цитрус. — Что стены у вас гнилые, их даже заточкой можно проковырять. Что плоскогубцами вы заключенным грозите. А Цуккермейстнер — неподкупный человек. Светоч справедливости. Его даже за бублики не купишь.
— Как ты сказал? За какие еще бублики?
— Ну, это я образно выразился…
Главный надзиратель с хрустом почесал начинающую лысеть голову, вздохнул:
— Да, до суда дело доводить нельзя.
Проще удавить тебя здесь, на месте. Уведи его, Сидоренко!
Цитрус понял, что перегнул палку, хотел пойти на попятный, но широкая лапища охранника зажала ему рот.
— А будешь выступать, мы тебе пасть скотчем заклеим, — пригрозил Сидоренко, таща Эдика по коридору. — Или зашьем. Грамотные все, как я погляжу…
К большому удивлению Цитруса, его втолкнули в прежнюю камеру. Дылда лежал на верхних нарах и тихонько посапывал. В стене зияла дыра.
«Они, наверное, надеются, что я поссорюсь с Дылдой, и он меня пришибет, — решил Эдик. — Не дождетесь, шакалы легавые! Дылда будет моим лучшим другом! Уж к этому увальню я подход найду, хоть он и туповат, и несколько раздражителен. Нужно только приучить его к себе. Заинтересовать, так сказать».
— Эй, братец, вставай! — заорал Эдик.
Дылда рывком сел на нарах и ударился головой о потолок. Глаза его стали дикими.