— А можно поинтересоваться, что у вашей могучей кучки на меня есть? А? Может быть, признание, явка с повинной? А? Десять томов уголовного дела? Не слышу?
— Десять не десять, но уж точно потолще вашей папки. Кстати, а что у вас там, можно полюбопытствовать? Бухгалтерия благотворительного фонда «Горинец энд компани»?
— Нет на меня ничего, и вы это знаете лучше меня. И Горинцу светит в худшем случае мошенничество. А закона о волшебстве ваш комитет еще не издал, так? Давайте чуток пофантазируем. Ну загребете вы всю труппу. А однокашники Горинца поднимут на уши четвертую власть, прополощут процесс в каждой газетенке отсюда и до Парижа и состряпают такое общественное мнение, что на защиту циркачей выйдет каждая домохозяйка. Ну и, доводя ситуацию до абсурда (до этого, хочется думать, все же не дойдет), можно предположить, что судьба цирка будет решаться на высшем уровне, а вам спустят директиву: отпустить благородных артистов на все четыре стороны, дабы не портить отношения с Евросоюзом, странами Ближнего Востока и, скажем, Латинской Америки. Продолжать?
— Лихо вы завернули. Вам бы, Денис Андреевич, книжки писать. Донцову с Марининой обставите. Вам все кажется, что, покуда проценты с золота Горинца путешествуют из банка в банк по протоптанным дорожкам, менять в жизни ничего не нужно.
Опомнитесь тогда, когда останетесь единственным хомо сапиенсом среди аномалов, а им начхать будет на ваше золото и ваши мелкие человеческие нужды. Так будет, поверьте мне, если позволять циркам вроде горинцовского безнаказанно колесить по стране.
— Нет, а вы-то что предлагаете? Отстреливать их, чтоб заразу не разносили?
Я сложил пальцы буквой «с» и пустил вольтову дугу.
— Не получится отстреливать. Уже не получится. Артисты постарались на славу. Пахали, как стахановцы. Нас, Денис Андреевич, неизбежно станет больше, чем вас. К власти придем мы. Законы будут переписывать под нас и в наших интересах. И в этом новом обществе рудиментам вроде вас будет трудно найти себе место. Давайте дружить. Не хотите работать в нашей конторе — не надо, бог с вами. Переговорите с Горинцом, пока еще кто-нибудь не погиб — вот все, чего я прошу. Это безумие надо прекратить.
— То, что ваша контора столько лет вытворяла в стране, было безумием безо всякого волшебства. Представить себе боюсь, что начнется, если у гэбэшников в арсенале появится еще и это. — Он скосил глаза на извивающуюся молнию у меня меж пальцев. — Лучше уж быть рудиментом, живым трилобитом, да кем угодно, только бы подальше от вашего брата. Меня вам в корки не закатать, и за Горинца скажу — с ним тоже номер не пройдет. Комитет ваш хваленый раскачиваться будет еще триста лет, потому что там, — он повторил мой жест, — сидят безнадежные старые пердуны, и их совсем не радует перспективка остаться рудиментами при вашей власти. А пока ваш хваленый комитет раскачается, Горинец уже получит заслуженного артиста. Спускайте своих гоблинов хоть сейчас. Кстати, могу адресок одной фирмы подсказать — по дружбе , — неплохие гробы ребята делают. Оптовикам скидка. Запишите, вам пригодится.
Если бы этот разговор состоялся вчера или позавчера, я бы его отпустил с миром. Клянусь, отпустил бы. Даже не стал бы напрягать свой немногочисленный штат искать на него улики. Но сегодня у меня уже: А. Было на руках два гроба. Б. Горинец, к моей великой жалости, не оправдал надежд. В. Коллеги из Московской области доложили о крепнущей в их краях секте Нового Преображения, в которой неофиты обращались во время причастия каким-то неведомым образом. Две трети членов аномалы, кто обратитель — неясно и привлечь не за что. Безобидные ангцы, мать их, работяги и благотворители.
В машине замычал кто-то из братков. Объект номер девять оглянулся, потом перевел взгляд на часы и произнес:
— У вас все? Тогда я пошел.
— Прощайте, — ответил я без жалости.
Когда машина скрылась со двора, я зашел в его подъезд и поднялся к двери квартиры номер сорок восемь.
Артем
Макс гнал сто семьдесят.
После того как Дэн сообщил нужный адрес, он позвонил еще раз и рассказал, что к нему приходил Андрей Гаврилович. Собственной персоной. Быстро он оклемался, час прошел от силы, а он уже в строю. Дэн настоятельно советовал с ним разобраться. И чем скорее, тем лучше. Я велел не связываться. После решим, как с ним поступить. Меня злило, что я позволил этому человеку подобраться ко мне так близко, дать иллюзию приязни и взаимопонимания, почти заставить меня поверить в свою правоту. Нет, батеньки, нам не по пути. Из двух зол — революции инициированных низов и тотального контроля инициированных верхов — меньшим однозначно было первое. Хотя первое не исключало впоследствии второго.
Когда-то давно, еще до цирка, эта тема уже всплывала в наших разговорах с Отто. Если все проснутся, что будет дальше: магический тоталитаризм или магическая демократия? Демократия, твердил Отто. Революция неизбежна, говорил он, только вот при жизни мы вряд ли ее застанем.
Революция неизбежна, говорил он, только вот при жизни мы вряд ли ее застанем. А хотелось бы — не зря же пропадать талантам. Я успокоил: нам-то бояться нечего, двадцать первый век на дворе, на костер, поди, не отведут. Пристроим куда-нибудь свои таланты без всякой революции.