— Они ваши, да? — Света даже отступила на шаг. — Надо же… Сидели тут в подъезде. Баба Зина их выгнала, а они опять зашли. Я их покормить хотела — не едят. Сели под вашу дверь и скребутся. Я услышала, что вы дома, позвонила…
— Спасибо, — от души сказала я.
Обе артистки уже требовательно мяукали и пытались забраться на плечи. Дуська стала совсем тяжеленная — небось не сегодня-завтра окотится. То-то будет веселье…
— Маленькие мои, мне вас и покормить-то нечем, — сказала я вполголоса, пропуская кошек в прихожую. — Ничего, сейчас сбегаю, принесу «Вискаса».
— А вы молоко возьмите. — Света протянула мне пакет. — Я для них принесла. Надо же, нашли-таки хозяйку… Я про такое только в газетах читала.
— Я тоже. Да уж. — Я взяла у нее молоко и предложила: — Может, зайдете? Неудобно как-то: стоим и разговариваем через порог.
Она колебалась секунду, не больше, а потом прошла.
Она колебалась секунду, не больше, а потом прошла.
Она была выше меня и даже чуточку выше своего мужа. Худая, с узкими плечами и бедрами, похожая на свечку. Те наряды, в которых мне доводилось видеть Свету, только подчеркивали ее худобу и рост: она всегда носила темные мешковатые платья по щиколотку или такие же юбки с долгополыми блузками навыпуск, а обувалась в вечные «пятидесятые» лодочки. Голову повязывала старушечьим платком. Она и сейчас была в длинном коричневом ситцевом платье без талии. Весь гардероб ее был тусклым, как будто она, стесняясь своей молодости и яркой внешности, стремилась в этом камуфляже затеряться среди богомольных бабулек. Зато лицо сияло безо всякого макияжа. Чистое, румяное, с правильными чертами. И глаза — широко расставленные, цвета зеленого янтаря — были такими же жизнерадостными и озорными, как и у отца Михаила.
Оказалось, я уже давно тосковала по женской компании. По легкомысленному трепу и слезливым историям о несбывшемся, по анекдотам, которые мужчине не понять. У меня очень давно не было подруги. Света, как оказалось, тоже была в какой-то мере одиночкой. Церковь как армия — куда пошлют солдата, туда он и едет. Отец Михаил раньше служил в Челябинске, а полтора года назад перевез жену и сыновей сюда. Вроде бы недалеко, но… Сначала она стала видеться со своей семьей раз в две недели, потом и того реже. Прежние друзья сначала звонили, потом вся дружба свелась к редким письмам. А здесь круг общения у Светы пока что ограничивался мужниным начальством, их женами да старушками-прихожанками, нашедшими в безропотной молодой попадье прекрасного слушателя. Ежевечерне к ней на чай заглядывали то баба Зина, то тетя Леля, то престарелая Авдотья Никитична с первого этажа. Старушки плакались Свете на жизнь, на мизерную пенсию, плохое здоровье и неблагодарных внуков. Порывались обсуждать сюжеты сериалов — но Свете хватило твердости эту тему пресечь. Света старушек привечала, поила чаем, утешала, оказывала маленькие услуги. Я бы от такого повесилась, честное слово. А она убеждала себя, что таким образом спасает мужнину паству от греха уныния.
Теперь вот мы сидели у меня на кухне, пили чай с ирисками и радовались, что поблизости нет ни бабы Зины, ни тети Лели. Сытые и вымытые дорогим шампунем кошки мурчали дуэтом, примостившись у нас на коленях. Говорила в основном Света — чувствовалось, что давно не давала словам воли. Ну а когда дошла очередь до моих проблем, мне пришлось соврать, что приехала я в этот город, чтобы залечить свое разбитое сердце.
— Молись, — на полном серьезе сказала мне Света, — молись, и будет тебе дарован покой.
Я засмеялась и ответила, что не этого ищу, а Света возразила:
— Этого, именно этого, я же вижу.
Мне даже показалось, что она увидела мою ложь и снисходительно, по-сестрински мне простила.
За окном уже стемнело, когда мы, допив, наверное, четвертый или пятый литр чаю, сердечно распрощались.
После этого мы стали видеться почти каждый день. Это обстоятельство вскоре сделало бабу Зину и иже с нею моими кровными врагами. Старушки скрипели своими вставными зубами от ревности. Житья не стало от жалоб по поводу гнусного поведения моих кошек. По всему выходило, что за день каждая из них успевала минимум по пять раз нагадить на коврики под дверями чуть ли не всем соседям. В конце концов, я перестала открывать жалобщицам дверь, а со Светой условилась, что звонить она будет по-особенному — длинный звонок, потом короткий. Свете и ее мужу стали доносить обо мне всякие небывалые слухи. Надо сказать, что к этому времени повод для домыслов появился весьма существенный — я как раз уволилась с кондитерской фабрики и устроилась в ночной клуб. Танцовщицей. Получилось все совершенно случайно — в школу танцев, которую я посещала (без особых успехов, как мне казалось) однажды прибыла солидная делегация, состоявшая из двух дядечек-толстосумов, совладельцев нового клуба, и некой Елены Леонидовны Бачкиной, известного в городе хореографа.
Танцовщицей. Получилось все совершенно случайно — в школу танцев, которую я посещала (без особых успехов, как мне казалось) однажды прибыла солидная делегация, состоявшая из двух дядечек-толстосумов, совладельцев нового клуба, и некой Елены Леонидовны Бачкиной, известного в городе хореографа. Эта маленькая дама с осанкой балерины, острым взглядом, безупречным макияжем и гладко собранными на затылке белыми волосами смотрела на нас, как строгая учительница на школьниц, — точно выбирая, кого бы вызвать к доске и заставить решать сложный пример. Нам объяснили, что господа ищут таланты для нового суперпупершоу, и предложили попробовать свои силы. Требовалось сплясать что-нибудь энергичное и желательно с элементом эротики. Многие девочки наши лицемерно скривили губки — фи, какая проза, танцевать стриптиз!.. Но на кастинг пришли все. Самое забавное, что за день до этого я с одной девицей (она как раз громче всех кричала о безнравственности подобных зрелищ) столкнулась в отделе белья в универмаге. Она выбирала, в чем пойти «на экзамен» — в белых кружавчиках или лиловом шелке?..