«Ресторан во Фрогнере. Таксисты знают, где это».
«Если речь о Фрогнере, я доберусь на велосипеде».
«Хорошо. Тогда до встречи».
Она пригласила на совещание Мадса и свекра, доложила о результатах.
«Похоже, ключ ко всему — этот их консультант, — сказал свекор, Алберт Гильструп. — Если мы привлечем его на свою сторону, недвижимость будет нашей».
«Но я же говорю, он вообще не заинтересован в цене, какую мы заплатим».
«Отнюдь», — отрезал свекор.
«Нет!»
«Речь об Армии спасения. Там он может сколько угодно размахивать своим моральным флагом. Надо обратиться к его собственной алчности».
Рагнхильд покачала головой: «С ним это не пройдет, он… он не из таких».
«У всех есть своя цена, — сказал Алберт Гильструп с огорченной улыбкой и помахал у нее перед глазами пальцем, туда-сюда, точно маятник метронома. — Армия спасения выросла из пиетизма, а пиетизм был у людей практичных подходом к религии. Поэтому он приобрел такую популярность здесь, на скудном Севере: сперва хлеб, потом молитва. Предлагаю два миллиона».
«Два миллиона? — Мадс аж задохнулся. — За… за согласие продать?»
«Только если продажа состоится, разумеется. No cure, no рау ».[27]
«Все равно сумма безумная», — запротестовал сын.
Не глядя на него, свекор ответил: «Безумие тут только в одном, а именно в том, что оказалось возможно сократить фамильное состояние, когда все было на подъеме».
Мадс Гильструп дважды открыл и закрыл рот, беззвучно, как рыба в аквариуме.
«У этого консультанта не хватит духу торговаться о цене, если он сочтет первое предложение слишком низким, — сказал свекор. — Надо нокаутировать его с первого удара. Два миллиона. Что скажешь, Рагнхильд?»
Рагнхильд медленно кивнула, устремив взгляд в окно, потому что была не в силах смотреть на мужа, который, повесив голову, сидел в тени, куда не достигал свет настольной лампы.
Юн Карлсен уже сидел за столиком и ждал, когда она вошла в ресторан. Выглядел он меньше, чем ей запомнилось, наверно, оттого, что был не в форме, а в мешковатом костюме, купленном, скорее всего, во «Фретексе». А может, чувствовал себя неловко в фешенебельном ресторане. Вставая, чтобы поздороваться с нею, он опрокинул вазу с цветами. Сообща они спасли цветы, и оба рассмеялись. Потом поговорили о том о сем. Когда он спросил, есть ли у нее дети, она только покачала головой.
Есть ли дети у нее? Нет. Так, но, может, у него есть… Нет-нет.
Мало-помалу разговор зашел о недвижимости Армии спасения, но она заметила, что аргументирует без обычного азарта. Он вежливо улыбался, потягивая вино. Она увеличила предложение на десять процентов. Он покачал головой, по-прежнему улыбаясь, и сделал ей комплимент по поводу ожерелья, которое выгодно оттеняло ее кожу.
«Подарок мамы», — непринужденно солгала она. И подумала, что вообще-то он смотрит на ее глаза. На голубые радужки и чистые белки.
Предложение о личном вознаграждении в размере двух миллионов она сделала между горячим и десертом. Посмотреть ему в глаза ей не удалось, потому что он молча глядел в бокал с вином, только внезапно побелел как мел.
В конце концов он тихо спросил: «Это ваша собственная идея?»
«Моя и моего свекра». Она заметила, что дыхание у нее участилось.
«Алберта Гильструпа?»
«Да. Кроме нас двоих и моего мужа, больше никто об этом не узнает. Для нас чревато не меньшим ущербом, чем… чем для вас, если информация просочится».
«Я что-то сказал или сделал?»
«Простите?»
«Что дало вам и вашему свекру повод думать, будто я соглашусь на сребреники?»
Он поднял взгляд, и Рагнхильд почувствовала, что краснеет. Впервые за много лет.
«Откажемся от десерта?» Он взял салфетку с колен, положил на стол рядом с тарелками.
«У вас есть время подумать, прежде чем дать ответ, Юн, — пробормотала она. — Подумать о себе. Ведь это шанс осуществить мечты».
Слова фальшью резанули даже ее собственное ухо.
Ведь это шанс осуществить мечты».
Слова фальшью резанули даже ее собственное ухо. Юн сделал официанту знак принести счет.
«И какие же это мечты? Мечты стать коррупционером, мерзким отступником? Разъезжать в шикарном автомобиле, меж тем как все человеческое в тебе лежит в руинах. — Его голос дрожал от гнева. — Такие у вас мечты, Рагнхильд Гильструп?»
Она не сумела ответить.
«Я слепец, — сказал он. — Знаете, когда я вас увидел, я думал, что… что вижу совсем другого человека».
«Вы увидели меня», — прошептала она, чувствуя, что ее охватывает дрожь, та же, что в лифте.
«Что?»
Она продолжала, уже громче: «Вы увидели меня. А сейчас я вас оскорбила. Мне очень жаль».
Повисло молчание, и ей казалось, будто она погружается в воду, где чередуются холодные и горячие слои.
«Давайте забудем все это, — сказала она, когда подошедший официант выхватил карточку у нее из рук. — Это не важно. Для нас с вами. Пойдемте в парк, погуляем».
«Я…»
«Пожалуйста!»
Он с удивлением смотрел на нее.
В самом деле?
Как этот взгляд — он же видел всё — мог удивиться?
Рагнхильд Гильструп глядела в окно холменколленской виллы на темный прямоугольник далеко внизу. Фрогнерпарк. Там началось это безумие.
Минула полночь, автобус запаркован в гараже, и Мартина чувствовала приятную усталость, но и удовлетворение. Она стояла на тротуаре возле Приюта, на узкой темной Хеймдалсгата, ждала Рикарда, который пошел за машиной, как вдруг за спиной хрустнул снег.