— Почему?
Эуне сложил руки, соединив кончики пальцев, и довольно причмокнул.
— Если, например, в детстве и юности родители наказывают ребенка или подвергают унижению за проявления естественной сексуальности, то он вытесняет эту часть своей личности. Поэтому естественное половое созревание останавливается, и сексуальные предпочтения приходят, так сказать, кружными путями. Некоторые уже взрослыми возвращаются к тому этапу, когда им еще позволялось быть естественными, проявлять свою сексуальность.
— Вроде хождения в подгузнике.
— Да. Или игр с экскрементами. Я припоминаю случай в Калифорнии, когда некий сенатор…
Харри кашлянул.
— Или же они взрослыми возвращаются к так называемому core-event ,[22] — продолжал Эуне. — Обыкновенно это последний раз, когда им удалось исполнить свое сексуальное намерение, то есть когда все функционировало. А это может быть влюбленность или сексуальный контакт в подростковом возрасте, когда их не застукали или не наказали.
— Или некий перегиб, злоупотребление?
— Верно. Ситуация, которую они контролировали, а тем самым чувствовали свою силу, сиречь противоположность унижению. И остаток жизни они тратят на то, чтобы воссоздавать эту ситуацию.
— Но ведь стать извращенцем не так уж легко?
— Разумеется. Многих избивают до синяков, когда застают в подростковом возрасте с порножурналом, но, повзрослев, они становятся самыми обычными, сексуально здоровыми людьми.
Чтобы шансы стать извращенцем максимально возросли, нужно иметь отца, склонного применять грубую силу, или же мать, склонную к сексуальным посягательствам, а также окружение, для которого характерны умалчивание и угрозы, что за похоть чресл будешь гореть в аду.
Мобильник у Харри пискнул один раз. Он достал его, прочитал эсэмэску Халворсена. Некий Христо Станкич провел ночь накануне убийства в гостинице «Скандия» возле Центрального вокзала.
— Как тебе у анонимных алкоголиков? — спросил Эуне. — Воздержанность помогает?
— И да и нет, — ответил Харри, вставая.
Крик заставил его вздрогнуть.
Он обернулся и уперся взглядом в вытаращенные глаза и разинутую черную дыру рта всего в нескольких сантиметрах от своего лица. Ребенок прилип носом к стеклу игровой комнаты «Бургер-кинга», а потом повалился навзничь прямо на ковер из красных, желтых и синих пластиковых шариков.
Он стер с губ остатки кетчупа, высыпал содержимое подноса в урну и поспешно вышел на Карл-Юханс-гате. Попытался съежиться под тонким пиджаком, но мороз не ведал жалости. Надо срочно купить новое пальто, но сперва снять номер в гостинице «Скандия».
Шесть минут спустя он вошел в холл гостиницы и стал за парой, которая, видимо, как раз регистрировалась. Девушка-портье быстро взглянула на него, но без тени узнавания. И снова склонилась над бумагами новых постояльцев, разговаривая с ними по-норвежски. Женщина повернулась к нему. Блондинка, молодая. Улыбнулась. Красивая, подумал он. Нет, просто хорошенькая. Он улыбнулся в ответ. Успел улыбнуться. Потому что сообразил, что видел ее раньше. Несколько часов назад. Возле дома на Гётеборггата.
Не двигаясь с места, он опустил голову, сунул руки в карманы. Рукоять пистолета, жесткая на ощупь, успокаивающая. Он осторожно поднял голову, посмотрел в зеркало за стойкой портье. Но изображение расплывалось, двоилось. Он зажмурился, глубоко вздохнул, снова открыл глаза. Осторожно сфокусировал взгляд на высоком мужчине. Короткие волосы, бледная кожа, красный нос, резкие, жесткие черты, контрастирующие с чувственным ртом. Это он. Второй, что был в квартире. Полицейский. Он быстро обвел взглядом холл. Больше никого здесь нет. И словно чтобы развеялись последние сомнения, он услышал в норвежской речи два знакомых слова: Христо Станкич. Силой заставил себя стоять на месте. Как они докопались, он понятия не имел, но начал догадываться, каковы будут последствия.
Блондинка получила ключ, подхватила чемоданчик, видимо с инструментами, и направилась к лифту. Высокий мужчина что-то сказал портье, та записала. Затем полицейский повернулся, на миг встретился с ним взглядом и зашагал к выходу.
Портье улыбнулась, сказала по-норвежски какую-то дружелюбную, стандартную фразу и вопросительно посмотрела на него. Он поинтересовался, нет ли номера для некурящих на первом этаже.
— Сейчас посмотрю, сэр. — Она пробежалась пальцами по клавишам компьютера.
— Excuse me . Человек, с которым вы только что разговаривали, случайно не полицейский, чье фото было в газете?
— Не знаю, — улыбнулась она.
— Он же известная персона, как бишь его зовут…
Она заглянула в блокнот.
— Харри Холе. Он правда известный?
— Харри Холе?
— Да.
— Имя не то. Видно, я ошибся.
— Есть один свободный номер. Если берете, то заполните эту карточку и предъявите паспорт. Как будете платить?
— А сколько стоит?
Она назвала цену.
— Увы, — улыбнулся он. — Слишком дорого.
Выйдя из гостиницы, он прошел в здание вокзала, отыскал туалет и заперся в кабинке. Сел, попробовал привести мысли в порядок. Они знают имя. Стало быть, надо найти ночлег, где паспорта не требуют.
Они знают имя. Стало быть, надо найти ночлег, где паспорта не требуют. И Христо Станкичу придется забыть о регистрации на самолет, корабль, поезд, да и вообще о пересечении границы. Что же делать? Надо позвонить ей в Загреб.
Он вышел на Йернбанеторг. Ледяной ветер гулял по открытой площади, когда он, стуча зубами, смотрел на телефоны-автоматы. Посреди площади, прислонясь к белому вагончику, где продавали сосиски, стоял какой-то мужчина. В своем комбинезоне-дутике вылитый астронавт. Ему мерещится, или этот человек вправду наблюдает за таксофонами? Может, они отследили его переговоры и теперь ждут, что он сюда вернется? Да нет, вряд ли. Он помедлил. Если они прослушивают таксофоны, он рискует выдать ее. Решение принято. С телефонным звонком можно повременить, сейчас ему прежде всего нужна комната, с кроватью и отоплением. Но для этого требуются наличные, а он отдал последние за гамбургер.