Оказалось, Рикард, который мгновенно остановился.
— Где она? — едва переводя дух, просипел он.
— Кто?
— Мартина.
— Я слышал, ей нездоровится.
— Да, нездоровится. — Грудь у Рикарда ходила ходуном. — Только вот дома ее нет. И ночью не было.
— Откуда ты знаешь?
— Не смей!.. — выкрикнул Рикард словно от боли, лицо его исказилось, будто он не контролировал собственную мимику. Потом он глубоко вздохнул и огромным усилием воли взял себя в руки. — Не смей! — прошептал он. — Я же знаю. Ты обманул ее. Запятнал. Она у тебя в квартире, верно? Но ты не можешь…
Рикард шагнул к Харри, тот машинально вынул руки из карманов.
— Послушай, я понятия не имею, где Мартина.
— Врешь! — Рикард сжал кулаки, и Харри, сообразив, что необходимо срочно найти правильные, успокаивающие слова, сказал:
— Сейчас тебе нужно принять в расчет кой-какие соображения, Рикард. Я не особенно проворный, но вешу девяносто пять кило, и мне случалось пробить кулаком дубовую дверь. А согласно статье сто двадцать семь Уголовного кодекса, применение силы против должностного лица при исполнении карается как минимум шестью месяцами тюрьмы. Иначе говоря, ты рискуешь попасть в больницу. И в тюрьму.
Рикард свирепо смотрел на него.
— Мы еще увидимся, Харри Холе, — бросил он, повернулся и по снегу между надгробиями поспешил к церкви.
Имтиаз Рахим был в плохом настроении. Он только что повздорил с братом из-за того, стоит ли развесить на стене за кассой рождественские украшения. Имтиаз считал, что вполне достаточно продавать рождественские календари, свинину и другие христианские товары, незачем гневить Аллаха, соблюдая еще и эти обычаи неверных. Что скажут покупатели-пакистанцы? Но брат полагал, что надо думать о других клиентах. К примеру, о тех, что живут в доме напротив. Разве плохо придать колониальному магазину легкий оттенок христианства, в нынешнее-то время? Имтиаз все-таки одержал в жарком споре верх, но радости не испытывал.
Вот почему он тяжело вздохнул, когда колокольчик над дверью пронзительно звякнул и в магазин вошел высокий широкоплечий мужчина в темном костюме, направившийся прямо к кассе.
— Полиция, инспектор Харри Холе, — сказал вновь пришедший, и на миг у Имтиаза мелькнула паническая мысль, уж нет ли в Норвегии закона, обязующего все магазины развешивать рождественские украшения.
— Несколько дней назад тут, возле магазина стоял попрошайка, — продолжал полицейский. Рыжеволосый, вот с такими усами. — Он провел пальцем по верхней губе и вниз к подбородку.
— Да, — сказал Имтиаз, — я его знаю. Он нам бутылки сдает.
— Как его зовут?
— Кляча. Или Бутылконос.
— Почему?
Имтиаз засмеялся. Настроение резко улучшилось.
— Так ведь он клянчит, верно? И бутылки носит…
Харри кивнул.
Имтиаз пожал плечами:
— Это мне племянник рассказал…
— Неплохая шутка. А имя?
— Не знаю. Зато знаю, где его можно найти.
Эспен Касперсен, как обычно, сидел с целой стопкой книг в Дайкманской библиотеке на Хенрик-Ибсенс-гате, 1, когда вдруг заметил, что рядом кто-то стоит, и поднял голову.
— Холе, полиция, — сказал этот человек, усаживаясь по другую сторону длинного стола.
Эспен обратил внимание, что девушка на дальнем конце стола покосилась на них. Иной раз новые сотрудники просили его перед уходом открыть сумку. И дважды к нему подходили люди, просили уйти, потому что от него жутко воняет и они не могут сосредоточиться. Однако полиция обращалась к нему впервые. В смысле, здесь, а не когда он попрошайничал на улице.
— Что читаем? — спросил полицейский.
Касперсен пожал плечами. Он сразу понял, что рассказывать полицейскому о своем проекте — напрасная трата времени.
— Сёрен Кьеркегор? — Полицейский прищурясь глядел на корешки. — Шопенгауэр. Ницше. Философия. Философ, стало быть?
Эспен Касперсен фыркнул:
— Я ищу правильный путь. А тут не обойтись без размышлений о том, что значит быть человеком.
— Разве это не означает, что ты философ?
Эспен Касперсен взглянул на него. Пожалуй, он его недооценил.
— Я говорил с бакалейщиком с Гётеборггата, — сказал полицейский. — По его словам, ты сидишь тут каждый день. А все остальное время попрошайничаешь на улицах.
— Таков мой выбор в жизни.
Полицейский достал блокнот, и Эспен Касперсен в ответ на его вопрос назвал свое полное имя и адрес местожительства — у двоюродной бабки на Хагегата.
— А профессия?
— Монах.
Эспен Касперсен удовлетворенно отметил, что полицейский даже бровью не повел, только кивнул:
— Ладно, Эспен. Наркотики ты не употребляешь, так почему попрошайничаешь?
— Потому что моя миссия — быть людям зеркалом, чтобы они могли посмотреть на себя и увидеть как большое, так и мелкое.
— И что же, по-твоему, большое?
Эспен уныло вздохнул, словно устал повторять очевидное:
— Милосердие. Делиться, помогать ближнему. Библия чуть не на каждом шагу твердит об этом. Но фактически приходится долго искать, пока найдешь что-нибудь о добрачных половых сношениях, об аборте, гомосексуализме и праве женщин выступать на собраниях. Однако фарисеям куда проще громогласно рассуждать о второстепенном в Библии, нежели говорить и делать то большое и важное, к чему настоятельно призывает Писание: отдавать половину имения своего тому, кто не имеет ничего. Каждый день тысячи людей умирают, не услышав слова Божия, потому как эти христиане крепко держатся за свое земное достояние. Я даю им шанс задуматься об этом.