Но усатый улыбнулся сам, показав щербинку в передних зубах.
— Да, это наше поселение. Порядок у нас военный, живут одни мужчины. Баб — извините, дамы, — не держим. Чем не казачий Дон? Лошадей вот выпросили у Матхафа. Поддерживаем спортивную форму — тренировки каждый день обязательно. Телу, даже такому, поблажек нельзя давать. Потому как на бога надейся, да сам не плошай. Раз в месяц у нас футбол: играем с немцами из Валгаллы. Это соседи наши. Но сейчас, боюсь, будет не до игр. Балласт — извините еще раз, дамы, — оставим, и назад. Надо решать: сниматься с насиженных мест или все-таки дать отпор гадам. Очень они близко. Мы и вашего главного предупредили, чтобы был начеку. Он, кстати, пообещал, что детей и женщин пристроит.
— Главного? Какого главного? — не понял я.
— Ну попа вашего главного. У него еще имя какое-то библейское… Ной, что ли?
— Нэй, — машинально поправил я.
Меня даже не возмутили эти нелепые притязания: Алан Нэй — главный поп! Меня ужасно занимала эта щербинка под темными с проседью усами. Где я видел это лицо?
Предводитель заметил мои терзания. Он отправил Яну с Миррой резать огурчики-помидорчики и, когда мы с ним остались вдвоем, прищурился:
— Так ты говоришь, Гобза твоя фамилия? Вот как… Знал я одного Гобзу. Дочка моя за него замуж вышла, внуков мне родила. Старшая, Ксюха-то, меня бы сразу вспомнила. А ты, Егор, совсем малой был…
Я хлопнул себя по лбу. Ну конечно. Дед. Мамин отец, про которого она часто рассказывала. Когда он умер, мне не было и трех лет, я помню только фотографии… Дед прошел всю войну и где-то под Будапештом потерял руку. В Атхарте он восстановил руку и, по сравнению с последней фотографией, помолодел лет на двадцать.
Надо сказать, Сурок, такие встречи — очень большая редкость. Атхарта бесконечна, и невозможно предугадать, в каком Приемном Покое окажется человек, умерший спустя много лет после тебя. Лично я никаких родственников и вообще людей из своей земной жизни раньше не встречал. Так что я смотрел на деда разинув рот.
— Значит, и ты здесь уже… — Он покачал головой. — Рановато. Как получилось-то?
Я рассказал.
— А мать что? Убивалась, наверное?
Я объяснил, что еще в девяностом году мать уехала во Владивосток к дочке с зятем — нянчить внуков. С тех пор мы виделись раз пять. К моменту моей смерти у сестры было уже трое детей.
— Не было у нее времени убиваться, — сказал я.
— Мать есть мать, — возразил дед. — Сколько бы ни было детей, все равно горе. И когда я умер — тоже горе было. Нам здесь хорошо, но ведь не напишешь, не позвонишь…
Очень даже напишешь, подумал я. Как оказалось. Еще немного — и все бы узнали, как можно жить, не боясь смерти. Ни своей, ни чужой. Правда, неизвестно, хорошо ли это… Но обсуждать эту тему с дедом я не стал — он до обидного быстро утратил ко мне интерес. Сразу после обеда «станичники», посадив в седла женщин и детей, вновь тронулись в путь. А я одиноко побрел по дороге в сторону своего дома — с путаницей в голове и неприятной оскоминой на сердце.
28
Храм экологов святого Терентия гудел как улей.
28
Храм экологов святого Терентия гудел как улей. Со сцены звучало примерно следующее: «Братья и сестры! Это знак! Терпение Создателя лопнуло. Атхарта стонет от скверны…» В зале раздавались панические причитания: «Пришельцы!», «Конец света!», «Война миров!» Мне показалось, сегодня здесь собрался весь Хани-Дью. И не только: я заметил колоритных мужчин в американской военной форме — ни дать ни взять вьетнамские ветераны. Мелькали разнообразные офицерские мундиры, а потом я увидел самурая. Сияние исходило от молчаливой группы ангелов, среди которых я узнал Хархуфия. А на одном из кресел в боковом ряду сидела Фаина. За ее спиной стоял Алан Нэй.
Как вышло, что я оказался в храме? Честно говоря, случайно. Я добрался до дома, но отсиживаться там не собирался. Я понимал, что должен что-то предпринять. В первую очередь надо было обсудить с кем-нибудь полученную информацию. Наверное, мне, как адъюту, следовало отправиться в «Шамбалу» и поговорить с Виратой. Но я почувствовал, что хочу человеческого общения.
Я сел в машину и поехал к сэру Перси. По дороге, заметив суету вокруг храма экологов, решил на минутку заскочить туда. Вдруг узнаю что-нибудь важное?
Увидев Фаину и Нэя, я понял, что совершил ошибку.
Наклоняясь, Нэй что-то говорил ей. Фаина улыбалась и покачивала ногой. Я сразу отметил перемены в ее облике: короткое платье, похожее на ночную рубашку, туфли на каблуке, вызывающе темная помада.
Я вдруг понял, что по-настоящему ненавижу Нэя. И тут же осознал природу своего чувства: такое можно испытывать только к человеку, которого ты однажды смертельно испугался.
Словно почувствовав что-то, Нэй посмотрел в мою сторону. Я выдержал его взгляд не моргая. Ужасная, тягостная связь установилась между нами…
Я пытался утешить себя: Нэй не станет звонить направо и налево о моей трусости. Такие тайны дорого стоят.
Через минуту Фаина была уже одна. Я заработал локтями, как будто ехал в переполненном трамвае. О чем я собирался говорить с Фаиной — не знаю. Но я не мог не подойти к ней, после того как она говорила с Нэем. Желание переметить территорию…