Он взял Гэджа на руки, удивившись его тяжести, и поднял, как он часто поднимал его из ванны. Голова Гэджа все время валилась назад, и он увидел кольцо швов, удерживающих голову на плечах.
Тут он опять почувствовал спазмы в желудке от запаха и от этого тяжелого, бескостного тела в руках, но смог вытянуть его из гроба. Наконец он сел на краю могилы, держа тело на коленях, с ногами, спущенными в яму, с мертвенно-бледным лицом, со ртом, искривленным дергающейся гримасой ужаса, жалости и горя.
— Гэдж, — сказал он, укачивая тело. Голова Гэджа лежала на локте Луиса, такая же безжизненная. — Гэдж, все будет хорошо. Все скоро кончится. Гэдж, это только страшный сон, я люблю тебя, Гэдж, папа любит тебя.
Так он сидел и укачивал своего сына.
В четверть второго Луис собрался уходить с кладбища. Труднее всего было открыть гроб и вытащить тело — это была самая отдаленная точка его космического полета. Теперь же, отдохнув, он чувствовал себя способным пройти весь путь. Весь, до конца.
Он положил тело Гэджа на брезент и завернул его.
Затем он обвязал получившийся сверток веревкой в несколько слоев, аккуратно подоткнув концы. Он закрыл гроб, потом, немного подумав, открыл его снова и положил туда заступ. Пусть на кладбище останется эта реликвия; хватит с него. Он закрыл гроб и опустил половину цементного покрытия. Он мог бы просто бросить другую половину, но боялся шума. Поразмыслив, он пропустил концы своего ремня в железное кольцо и с их помощью осторожно опустил цементный прямоугольник на прежнее место. Потом он забросал лопатой землю в могилу, но почему-то земли оказалось недостаточно до прежнего уровня, и это могли заметить. Но он не стал думать об этом — ему еще предстояло много работы. Тяжелой работы. А он очень устал.
«Хей-хо, а ну пошли».
— Ладно, — пробормотал Луис.
Ветер подул сильнее, пошелестев среди деревьев и заставив его оглянуться в тревоге. Он связал вместе лопату, кирку, которая еще могла пригодиться, перчатки и фонарик. Фонарик тоже мог еще понадобиться, но Луис осторожности ради решил обойтись без него. Он прошел тем же путем и через пять минут приблизился к высокой железной ограде. На другой стороне улицы стоял его «сивик». Так близко и так еще далеко.
Луис какое-то время смотрел на него, а потом пошел вдоль ограды к воротам. Там была дренажная яма, и Луис заглянул в нее. То, что он увидел, заставило его содрогнуться. Там лежали груды увядших цветов, вымоченных дождем и снегом.
«Боже мой. Да нет. Это приношения богу, гораздо более древнему, чем христианский.. Люди в разное время называли его разными именами, но только сестра Рэчел называла его правильно: Оз Великий и Узасный, бог мертвых, остающихся мертвыми, бог гниющих цветов в дренажной яме, бог Тайны».
Луис смотрел в яму, словно загипнотизированный. Наконец он отвел глаза с легким вздохом.
Он пошел дальше. Нужно было найти выход, и он надеялся, что память подскажет ему какие-то данные, сохранившиеся со дня похорон.
Рядом вырисовывались в темноте очертания крипты.
Здесь ставили гробы зимой, когда было слишком холодно, чтобы рыть могилы, а также, когда их накапливалось слишком много.
Такое случалось временами, и Луис знал это; всегда бывают периоды, когда умирает особенно много людей.
«Все уравновешивается, — говорил ему дядя Карл. — Если в мае порой за две недели у меня не бывает ни одного покойника, то в ноябре за те же две недели я хороню десять человек. Это бывает всегда в ноябре, а потом, к Рождеству, все кончается, хотя люди думают, что в рождественские дни многие умирают. Все это бред. Люди празднуют Рождество, они счастливы и хотят жить. Потом обычно бывает всплеск в феврале. Грипп уносит стариков, и еще пневмония, но и это еще не все. Бывает, целый год живут себе с раком или еще с чем-нибудь хроническим, потом приходит февраль — и все. 31 января они еще прекрасно себя чувствуют, а 4 февраля их несут хоронить. И сердечные приступы чаще всего случаются в феврале, и инфаркты, и почки. Февраль плохой месяц — хотя для нас он, конечно, хороший. Но то же может случиться и в июне, и в октябре. В любой месяц, кроме августа. Август спокойнее всего. Если не взорвется газ или автобус не свалится с моста, нечего и думать в августе о заполнении крипты. А в феврале мы иногда выставляли гробы в три ряда, надеясь успеть их закопать, прежде чем с нас потребуют арендную плату».
Дядя Карл рассмеялся. И Луис тоже, чувствуя что-то, чему его не могли научить в медицинском училище.
Двойные двери крипты располагались на поросшем травой холме, напоминающем формой женскую грудь.
Холм лишь на пару футов был ниже декоративных пик железной ограды.
Луис огляделся и начал взбираться на холм. На другом его стороне было чистое поле, около двух акров.
Но… не совсем чистое. На краю его стояло какое-то здание, похожее на полуразвалившийся сарай. Там, должно быть, держали инструмент.
Сквозь качающиеся на ветру ветви деревьев — старых вязов и кленов, отделяющих кладбище от Мэсон-стрит, — просвечивали уличные огни. Какого-нибудь другого движения Луис не заметил.
Он сполз вниз на заднице, боясь упасть и повредить колено, и вернулся к могиле сына. Он чуть не споткнулся о брезентовый сверток. Тут стало ясно, что придется идти два раза — сначала с телом, потом с инструментами. Ом нагнулся, содрогаясь от внутреннего протеста, и охватил руками брезент. Почувствовав вес Гэджа, он смог подавить внутренний голос, настойчиво нашептывающий, что он спятил.