— И это все?
— А что же еще? — сказал Джуд. — Ты хороший человек, Луис, но задаешь слишком много вопросов. Иногда люди делают то, что им кажется правильным. А потом, когда они подумают над тем, что они сделали, начинают сомневаться и задавать вопросы. И им кажется, что они сделали глупость. Понимаешь, о чем я?
— Да, — сказал Луис, опять подумав о том, что старик читает его мысли.
— А они не думают, что прежде всего, когда что-то делаешь, нужно спрашивать свое сердце? Как ты думаешь?
— Я думаю, — медленно сказал Луис,- что может быть, ты и прав.
— И то, что в сердце — об этом много не расскажешь, так ведь?
— Ну…
— Нет, — сказал Джуд, словно Луис что-то возразил. — Не расскажешь. — Его голос был таким уверенным и убежденным, что Луис вздрогнул. — Потому что это тайна. Женщины не могут хранить тайны, но ни одна женщина не разболтает то, что лежит у нее на сердце. Земля тверже человеческого сердца, Луис — как земля в этих старых индейских могилах. Человек растит, что он может… и пожинает плоды.
— Джуд…
— Не спрашивай ничего, Луис. Что сделано, то сделано. Слушай зов своего сердца.
— Но…
— Никаких «но». Смирись с тем, что сделано, и слушай зов своего сердца. Мы сделали все, как нужно… по крайней мере, мне так кажется. В другое время это было бы неправильно.
— Но можешь ты ответить хотя бы на один вопрос?
— Ну, посмотрим.
— Откуда ты знаешь про это место? — этот вопрос тоже возник у Луиса на обратном пути, вместе с подозрением, что в жилах самого Джуда течет кровь микмаков — хоть и не похож, но где гарантия, что все его предки были стопроцентными американцами?
— От Стэнни Б. — сказал Джуд с удивленным видом.
— Он что, просто рассказал тебе?
— Нет. Это не то место, о котором должно просто рассказать. Я похоронил там своего пса Спота, когда мне было десять лет. Он гнался за кроликом и напоролся на проволоку. Раны загноились, и это его убило.
Что-то в этом было не так, что-то не согласовывалось с фактами, уже известными Луису, но он слишком устал, чтобы разобраться. Больше Джуд ничего не говорил, только смотрел на него загадочным стариковским взглядом.
— Спокойной ночи, Джуд.
— Спокойной ночи.
Старик пошел через дорогу, неся кирку и лопату.
— Спасибо! — крикнул Луис почему-то.
Джуд не обернулся, только помахал ему рукой.
И тут в доме зазвонил телефон.
Луис побежал, преодолевая боль в спине и в ногах, но пока он добрался до кухни, телефон прозвонил шесть или семь раз.
И тут в доме зазвонил телефон.
Луис побежал, преодолевая боль в спине и в ногах, но пока он добрался до кухни, телефон прозвонил шесть или семь раз. Он схватил трубку, но оттуда раздавался только длинный гудок.
«Это Рэчел, — подумал он. — Позвоню ей».
Но внезапно ему показалось невероятно утомительным набирать номер, объясняться с ее матерью или, еще хуже, с отцом, говорить с Рэчел, а потом с Элли. Элли еще не спит; в Чикаго время отстает на час. Элли спросит про Черча.
«О, с ним все в порядке. Он попал под грузовик. Да-да, под грузовик «Оринко». Не волнуйся. Грузовик его убил, но не изувечил. Мы с Джудом закопали его на старом индейском кладбище — это рядом с Кладбищем домашних животных, если помнишь. Превосходная работа, малышка. Я как-нибудь отведу тебя туда, и мы положим цветы к памятнику — пардон, к кургану. Когда зыбучие пески замерзнут, и все медведи уснут до весны».
Он снова положил трубку и пошел в ванную. Сняв рубашку, он умылся. Он вспотел, как свинья, невзирая на холод, и пах не лучше этого животного.
В холодильнике нашлось несколько кусочков мяса. Луис разогрел их, положил на хлеб и добавил пару кружочков бермудского лука. После этого он полил их кетчупом и накрыл еще одним куском хлеба. Если бы здесь были Рэчел и Элли, они бы одинаково наморщили нос — фу, как вульгарно.
«Но вас тут нет, леди», — подумал Луис с некоторым удовлетворением и откусил кусок. Вкус показался ему восхитительным. «Мудрец Конфуций сказал: кто пахнет, как свинья, тот ест, как волк», — подумал он и улыбнулся. Он запил бутерброд молоком прямо из пакета — еще одна привычка, которой Рэчел не выносила, — и потом поднялся наверх, разделся и рухнул на кровать, даже не почистив зубы. Все его боли слились в одну сплошную ноющую боль, которая даже как-то успокаивала.
Часы были на месте, и он посмотрел на них. Десять минут девятого. Просто невероятно.
Луис потушил свет, повернулся на бок и уснул.
Он встал в три утра и пошел в ванную. Он мочился, щурясь от яркого света, когда внезапно в голову ему пришла мысль, заставившая его проснуться совсем.
Вечером Джуд сказал ему, что его пес умер, когда ему было десять лет — сдох после того, как напоролся на проволоку. Но летом, когда они все вместе ходили на Кладбище домашних животных, Джуд говорил, что пес умер уже старым и похоронен там — он даже указал место, хотя надпись за годы стерлась.
Луис вышел из ванной, потушил свет и вернулся в постель. Что-то здесь было не так — и через миг он понял это. Джуд был ровесником века, и тогда на Кладбище говорил, что его пес умер в первый год Великой войны. То есть, ему тогда должно было быть четырнадцать. Или даже семнадцать — если он подразумевал год, когда Америка иступила в войну.