— Я не знаю, — сказал Луис. — Наверно, чтобы освободить место для новых. Для малышей, вроде вас с Гэджем.
— Я никогда не буду жениться и заводить детей! — объявила Элли сквозь слезы.
— Никогда! Это ужасно!
— Но это конец всем страданиям, — спокойно сказал Луис. — Я врач, я видел, как люди страдают. Я потому и хотел работать в университете, что мне надоело смотреть на это каждый день. У молодых часто что-нибудь болит… иногда даже сильно… но страдание — это совсем другое.
Он прервался.
— Веришь или нет, дорогая, но когда люди стареют, смерть не кажется им такой уж страшной. Они устают от жизни.
Элли плакала, потом зашмыгала носом, потом замолчала. Когда они уже подъезжали, она спросила, можно ли включить радио. Луис разрешил, и она отыскала Шэкина Стивенса, поющего «Ол хаус». Скоро она начала подпевать. Когда они приехали, она рассказала матери про похороны достаточно спокойно… Хотя Луис отметил, что она бледна и задумчива.
Потом Элли спросила Рэчел, умеет ли та готовить овсяное печенье, и Рэчел отложила вязанье и тут же встала, будто ожидала этого вопроса.
— Да, — сказала она. — Хочешь, сделаю сейчас?
— Ага! — крикнула Элли. — Правда, сделаешь?
— Конечно, если твой папа посмотрит часок за Гэджем.
— Посмотрю, — сказал Луис, — с большим удовольствием.
Вечер Луис провел, читая длинную статью в «Медикэл дайджест»; там снова разбирался старый спор о рассасывании швов. Этот спор казался ему столь же бесконечным, как спор психологов о приоритете врожденных свойств или воспитания.
Он уже собрался писать возмущенное письмо и задать жару этим умникам, переливающим из пустого в порожнее, и рылся в справочниках, когда Рэчел спустилась к нему.
— Придешь, Лу?
— Сейчас, — он посмотрел на нее. — Как там?
— Они оба уже спят.
— Они-то спят. А ты?
— Я читаю.
— С тобой на самом деле все в порядке?
— Да, — сказала она, улыбаясь. — Я тебя люблю, Луис.
— Я тебя тоже, маленькая. — Он поглядел на книги с некоторым сожалением.
— Знаешь, Черч притащил в дом крысу, пока вас не было, — сказала она, натянуто улыбнувшись. — Всю разодранную, так противно.
Рэчел села на ступеньки. На фоне розовой фланелевой рубашки ее лицо казалось чистым и светлым, волосы сзади связаны резинкой в хвост. Она была похожа на ребенка.
— Я выкинула это, но, когда я выгоняла его щеткой, он зашипел на меня. Черч никогда на меня не шипел. Он как будто изменился. Как ты думаешь, может у него чумка?
— Нет, — медленно сказал Луис, — но, если хочешь, я покажу его ветеринару.
— Не мешало бы, — сказала она и пристально посмотрела на него. — Ну, ты идешь? Я знаю, конечно, что тебе надо работать, но…
— Пошли, — сказал он. Ясно, что этого письма он так никогда и не напишет, завтра будут другие дела. Но он отвечает за эту крысу, не так ли? Ту, что притащил Черч, с вырванными кишками, быть может, с оторванной головой. Да. Отвечает. Это была его крыса.
Они с Рэчел поднялись по лестнице. Луис обнял ее… Но даже когда он вошел в нее, сильно и упруго, он не переставал думать о ветре, воющем за окном, и о Черче — где он сейчас, и кого он еще убил? Земля тверже человеческого сердца, думал он, и ветер поет в темноте свою древнюю дикую песню, и не так уж далеко Норма Крэндалл, которая когда-то связала шапочки его сыну и дочери, лежит в своем сером гробу «Вечный покой» в крипте; только теперь белая вата, которую могильщик подложил ей под щеки, наверное, уже почернела.
34
Элли исполнилось шесть лет. Она пришла из садика в бумажной шляпе, с рисунками, которые ей подарили друзья (на лучшем из них была изображена она сама, похожая на улыбающееся огородное чучело).
Эпидемия гриппа прошла. Они вынуждены были отправить двух студентов в госпиталь в Бангор, и Сурендра спас жизнь одному из них, парню с чудовищным именем Питер Хампертон. Прошел и холодный февраль, сменившись мартовской слякотью и заморозками, с раскисшими дорогами и оранжевыми дорожными знаками, предупреждающими о гололеде. Прошло постепенно, хотя, конечно, не совсем, и горе Джуда Крэндалла; то горе, которое, как считают психиатры, начинается через три дня после смерти любимого человека и длится от четырех до шести недель, как то время года, что в Новой Англии зовется «глубокой зимой». Но время идет, и одно чувство сменяется другим, как цвета в радуге. Сильное горе переходит в более слабое, потом в печаль, потом в воспоминание — процесс, занимающий до трех лет и, в конце концов, возвращающий человека в нормальное состояние. Настал день первой стрижки Гэджа, и у Луиса была своя печаль, когда он увидел темный локон сына, но он затаил ее глубоко в сердце.
Потом пришла весна.
35
Луису Криду казалось, что последним счастливым днем его жизни было 24 марта 1984 года. До событий, смертельно отравивших все их бытие, оставалось семь недель, но тогда он не подозревал об этом. Он считал, что, даже если бы эти ужасные события не произошли, тот день все равно показался бы ему счастливым. Ведь дни, которые можно назвать действительно хорошими, выпадают не так часто. Может быть, в жизни каждого человека наберется не больше месяца таких счастливых дней. Луису подумалось, что Бог в великой милости своей сделал так, чтобы эти редкие дни явно выделялись на фоне несчастной и одуряющей серой рутины.