Но это звонил Ирвин Голдмэн.
— Я позову Рэчел, — сказал Луис.
— Нет. — Какое-то время в трубке было молчание. «Наверно, сидит и думает, как меня обозвать для начала».
Когда Голдмэн заговорил, его голос был очень странным. Он будто проталкивал слова через какую-то преграду.
— Давай поговорим, если ты не против. Дори попросила меня позвонить и извиниться за… за мое поведение. Луис, поверь, я очень сожалею.
«Господи! Как благородно! Я сейчас описаюсь от умиления!»
— Вам не в чем извиняться, — сказал Луис сухим механическим голосом.
— Я вел себя недостойно, — сказал Голдмэн. Теперь он уже не выталкивал слова, а прямо-таки выдавливал. — Твое предложение Рэчел и Элли поехать к нам показало мне, как я в тебе ошибался… и как я был неправ.
Что-то в этой интонации было очень знакомым.
Потом он понял и скривился, будто съел целый лимон. Точно так же говорила тогда Рэчел. «Луис, прости, что я была такой стервой», — когда она добилась чего хотела. И это был тот же голос — без живости и нежности Рэчел, конечно, — но тесть говорил то же: «Прости, что я был таким ублюдком, Луис».
Старик заполучил дочь и внучку; они сбежали к нему из Мэна. Спасибо «Дельте», она доставит их быстро к папочке. Теперь он мог быть великодушен. Он знал, что победил. «Так забудь, что я стукнул тебя у гроба твоего сына, Луис, и что я пинал тебя ногами, когда ты упал, что я столкнул на пол его гроб и сломал замки, так что было видно руку твоего сына — в последний раз. Забудь об этом».
«Ах ты, старый хрен! Я хотел бы, чтобы ты подох прямо сейчас, если бы это не мешало моим планам».
— Все в порядке, мистер Голдмэн, — сказал он тем не менее. — Это был очень… очень нервный день для всех нас.
— Нет, не все в порядке, — заупрямился Ирвин, и Луис понял, хотя ему очень этого не хотелось, что с его стороны это была не просто вежливость, не просто сожаление, скрывающее торжество. Старик едва не плакал и говорил медленно и запинаясь. — Это был ужасный день. Из-за меня, старого кретина.
Старик едва не плакал и говорил медленно и запинаясь. — Это был ужасный день. Из-за меня, старого кретина. Я сделал больно моей дочери, когда она так нуждалась во мне… Я и тебе сделал больно, и, может быть, ты тоже во мне нуждаешься, Луис. То, что ты это сделал… предложил это… я почувствовал себя последним подонком. И я думаю, что я и был им всегда.
«Господи, хоть бы он замолчал, пока я не начал кричать на него и не испортил все дело».
— Рэчел, должно быть, говорила тебе, что у нас была еще дочь…
— Зельда, — сказал Луис. — Да, она рассказывала мне про Зельду.
— Это было трудно, — голос Голдмэна дрожал. — Для всех нас. И труднее всего было Рэчел, потому что она была чома, когда Зельда умерла, но и нам с Дори было нелегко. Дори едва не…
«А как ты думал? — хотелось заорать Луису. — Ты думал, у ребенка не будет нервного срыва? Через двадцать лет она еще дрожала, боясь любого упоминания о смерти. И вот это случилось. Этот ужас. Странно, что она еще не в психушке. Так что не говори мне, как тебе и твоей жене было трудно, ублюдок».
— Когда Зельда умерла, мы пытались… оберегать Рэчел… уладить проблемы, которые у нее были с этим… с этими воспоминаниями.
Теперь старик уже просто кричал. Почему? Луис легче бы перенес его открытую ненависть. Он попытался вызвать в памяти образ Голдмэна, лезущего в карман за чековой книжкой… но внезапно ему представилась Зельда Голдмэн в своей провонявшей постели, с лицом, дергающимся в агонии, со скрюченными руками. Дух семьи Голдмэнов. Оз Великий и Узасный.
— Пожалуйста, — выдавил он. — Мистер Голдмэн. Ирин. Не надо больше. Не представляйте вещи еще хуже, чем они есть, хорошо?
— Теперь мне кажется, что ты хороший человек, и я недооценивал тебя, Луис. Слушай, я знаю, о чем ты думаешь. Я еще не так глуп. Ты думаешь, я говорю все это потому, что добился своего и теперь хочу тебя купить, но… Луис, я клянусь.
— Не надо, — сказал Луис мягко. — Я не могу… Я действительно не могу больше говорить, — теперь и его голос дрожал. — Хорошо?
— Ладно, — сказал Голдмэн, вздохнув. Луису показалось, что это вздох сожаления. — Но позволь мне еще раз сказать, что я очень извиняюсь. Можешь не принимать моих извинений, но это все, что я могу сказать, Луис. Прости.
— Да-да, — сказал Луис. Он закрыл глаза. — Спасибо, Ирвин. Я принимаю ваши извинения.
— Тебе спасибо, — сказал Голдмэн. — И спасибо, что ты… отпустил их. Может, им это действительно нужно. Мы будем ждать в аэропорту.
— Хорошо, — проговорил Луис, и внезапно ему в голову пришла идея, абсурдная при всей своей естественности. Он мог все забыть… и оставить Гэджа лежать на Дивном кладбище. Вместо того, чтобы попытаться отворить захлопнутую дверь, он мог запереть ее и выбросить ключ. Ему было достаточно сказать жене, что он хочет сделать: бросить все и махнуть назад в Шайтаун. Они могли провести там все лето, он, жена и дочь. Они могли бы ходить и зоопарк, и в планетарий, и плавать в лодке по озеру. Он бы сводил Элли на Морскую башню и показать ей расстилающийся вдали Средний Запад, похожий на громадную шахматную доску. Они бы пробыли там до середины августа, а потом бы вернулись назад в этот дом, теперь такой пустой и печальный, и попробовали бы начать все сначала. Может быть, это у них и получилось…