По просьбе Рэчел директор похоронного бюро, распоряжавшийся церемонией, прочитал отрывок из Евангелия от Матфея, начинающийся со слов: «Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко мне». Луис стоял на краю могилы, глядя на своего тестя.
В какой-то момент Голдмэн оглянулся на него, но быстро отвел глаза. Сегодня между ними не происходило ссор. Под глазами Ирвина были мешки, и редкие седые волосы, торчащие из-под черной шапочки, трепал ветер. Из-за седой щетины, покрывшей его щеки, он казался еще старше. Луису казалось, что старик просто не соображал, где он находится. Луис пытался наскрести в своем сердце жалось, но ее не находилось.
Белый гробик Гэджа с починенными замками, стоял над прокладкой на двух хромированных подставках. Края могилы были выложены дерном, таким ярко-зеленым, что он резал Луису глаза. На поверхности этого фальшивого луга стояло несколько корзин с цветами. Луис оглядывал кладбище через плечо директора. Это был низкий холм, сплошь покрытый могилами и фамильными склепами, среди которых выделялся псевдоримский памятник с выгравированной на нем фамилией «Фиппс». За его пологой крышей блестело что-то желтое, и Луис долго смотрел туда, когда директор провозгласил: «Склоним головы в знак скорби». Это заняло несколько минут, но Луис понял, что это такое. Это грузовик. Грузовик, спрятанный за памятником, где его никто не видит. А когда все кончится Оз раздавит сигарету кончиком своей ужасной туфли, (на кладбище могильщики обычно тушили сигареты — курить считалось нехорошо: слишком многие клиенты умирали от рака легких), погрузит гроб в контейнер, прыгнет в грузовик, нажмет на газ и увезет его сына далеко-далеко навсегда… или до дня Воскресения.
«Воскресение… что за слово».
(Оно просто въелось тебе в мозги, и ты это знаешь!)
Когда директор сказал «Аминь», Луис взял Рэчел за руку и увел прочь. Рэчел пыталась протестовать: «Луис, я должна побыть там,» — но Луис был тверд. Они подошли к машинам и увидели, как директор забирает у участников казенные черные зонтики с заботливо написанным на ручке названием бюро. Помощник ставил их в специальную стойку, выглядевшую крайне сюрреалистически. Он держал Рэчел за правую руку, а левой сжимал руку Элли в белой перчатке. Элли была одета в то же платье, что было на ней в день похорон Нормы Крэндалл.
Джуд подошел, когда Луис усаживал своих дам в машину. Он тоже выглядел измученным после прошлой ночи.
— Как ты, Луис?
Луис только кивнул.
Джуд перевел взгляд внутрь машины.
— Как вы, Рэчел?
— Все нормально, Джуд, — прошептала она.
— Как вы, Рэчел?
— Все нормально, Джуд, — прошептала она.
Джуд осторожно коснулся ее плеча и повернулся к Элли.
— А ты, дорогая?
— Нормально, — отозвалась Элли, изобразив на лице чудовищно широкую улыбку, чтобы показать, что все нормально.
— Что это у тебя за фото?
Луис решил, что она не даст карточку, не захочет показывать ему, но девочка после мучительных колебаний все же подала ее Джуду. Он держал ее в своих больших мозолистых руках, которые на своем веку много копались в механизмах громадных дорожных машин, но эти же руки извлекли пчелиное жало из шеи Гэджа с искусством волшебника… или хирурга.
— Да, хорошее фото, — сказал Джуд. — Ты посадила его на санки. Как, ему это нравилось?
Элли кивнула, начиная уже плакать.
Рэчел хотела что-то сказать, но Луис остановил ее: «Не волнуйся».
— Я посадила его, — говорила Элли, плача, — а он все смеялся. А потом мы пошли домой, и мама налила нам какао и сказала: «Снимайте башмаки», и Гэдж стянул их и закричал: «Башмаки! Башмаки!», так громко, что ушам было больно. Помнишь, мама?
Рэчел кивнула.
— Да, это было хорошее время, — сказал Джуд, отдавая ей фото. — И теперь, Элли, когда он умер, у тебя осталась память.
— Я всегда буду помнить его, — сказала она сквозь слезы. — Я так любила Гэджа, мистер Крэндалл.
— Я знаю, дорогая моя, — он наклонился и поцеловал ее и, выпрямившись, испытывающе оглядел Луиса и Рэчел. Рэчел встретила его взгляд удивленно и немного испуганно, не понимая причины, но Луис понял. «Что ты сделаешь для нее? — спрашивали глаза Джуда. — Твой сын умер, но дочь жива. Что ты сделаешь для нее?»
Луис отвернулся. Он ничего не мог сейчас сделать. Она осталась со своим горем один на один. Луис думал только о сыне.
42
Вечером налетели новые тучи, и подул сильный ветер с запада. Луис надел светлую куртку, застегнул молнию и отыскал на полке ключи от «сивика»
— Куда ты, Луис? — спросила Рэчел без особого интереса. После ужина она опять плакала, и, хотя рыдания были негромкими, остановить их казалось невозможно. Луис был вынужден дать ей успокоительное. Теперь она сидела с журналом, бесцельно перелистывая страницы. В другой комнате сидела Элли, смотря по телевизору «Домик в прериях» с фотографией Гэджа в руке.
— Я схожу за пиццей.
— Ты не наелся днем?
— Тогда мне не хотелось, — сказал он правду, и добавил ложь: — Я скоро.
В тот день, между тремя и шестью, в их доме в Ладлоу состоялась заключительная часть похорон Гэджа. Это была церемония, связанная с едой.
Стив Мастертон с женой принесли кастрюлю с гамбургерами. Потом явилась Чарлтон с квичем. «Его можно хранить сколько угодно, — объяснила Рэчел, — и легко разогреть». Денникеры с дальнего конца дороги принесли консервированную ветчину. Появились и Голдмэны — они не разговаривали с Луисом и даже не подходили к нему близко, чему он был рад, — с холодным мясом и сыром. Джуд тоже принес сыр — целый круг своего любимого «Мистера Рэта». Мисси Дэнбридж испекла сладкий пирог. Сурендра Харду пришел с пакетом яблок. Характер принесенной пищи отражал религиозные различия.