— Змей полетел! Па, змей полетел!
Они еще были в поле, когда вернулись Рэчел с Элли. Они запустили змея так высоко, что размотали почти всю бечеву, и стервятника теперь трудно было разглядеть; он казался просто маленьким черным силуэтом в небе.
Луис был рад их видеть и со смехом наблюдал, как Элли моментально упустила бечеву и пустилась бежать за ней, пока не поймала. Но через двадцать минут Рэчел позвала их домой, сказав, что, по ее мнению, Гэджу хватит торчать на ветру.
Она боялась, что он опять простудится.
Они начали тянуть змея, и он, наконец, спустился, танцуя в небе после каждого поворота катушки. Луис взял его, с его черными крыльями и выпученными глазами, под мышку и опять отнес в гаражный шкаф. В тот вечер Гэдж умял сверхъестественную порцию сосисок с бобами и, когда Рэчел укладывала его спать, Луис увел Элли и поговорил с ней, чтобы она убрала свои шарики куда-нибудь подальше, чтобы Гэдж их ненароком не проглотил. Он ждал протестов, даже со слезами; но Элли неожиданно легко согласилась. Этот вечер был действительно счастливым, и все это чувствовали. Элли пообещала более внимательно относится к брату и отправилась вниз смотреть телевизор до полдевятого; это была ее субботняя привилегия. «Ну, вот и все, и проблема решена», — подумал Луис, еще не зная, что проблема не в шариках и не в простуде — проблема в тяжелом грузовике «Оринко» и в этой дороге… о чем Джуд Крэндалл предупреждал их еще в первый день.
Он поднялся наверх через пятнадцать минут после того, как Гэджа уложили спать. Но сын еще не спал, допивая остатки молока из бутылочки и задумчиво глядя в потолок.
Луис взял Гэджа за ногу и поднял ее вверх. Он поцеловал ее.
— Спокойной ночи, Гэдж, — сказал он.
— Змей полетел, да, — ответил Гэдж.
— Конечно, полетел, — неизвестно почему на глаза Луису навернулись слезы. — Прямо в небо.
— Змей полетел, — повторил Гэдж. — Прямо в небо.
Он повернулся на бок, закрыл глаза и уснул. Сразу же.
Луис спустился в холл, и там на него из шкафчика Гэджа уставились зелено-желтые, бестелесные глаза. Дверца шкафа скрипнула. Сердце подпрыгнуло у него в груди, рот скривился в непроизвольной гримасе.
Он открыл дверцу, думая…
«Зельда, там Зельда, с черным вывалившимся изо рта языком»
…но, конечно же, это был только Черч, кот сидел в шкафу и, увидев Луиса, выгнул спину, как кот на открытке к Хэллуину. Он зашипел.
— Пошел вон, — прошептал Луис.
Черч снова зашипел, не двигаясь с места.
— Пошел, я сказал, — он схватил первое, что подвернулось под руку, пластмассовый паровозик Гэджа, который в тусклом свете мерцал, как засохшая кровь. Он замахнулся на Черча; кот остался, где был, и опять зашипел.
Внезапно, не раздумывая, Луис ударил кота, не играючи, не чтобы напугать, нет; он просто обрушил игрушку на кота, разъяренный и в то же время испуганный тем, что сидело тут в шкафу его сына и не хотело уходить, словно имело право сидеть здесь.
Паровозик ударил кота по спине. Черч взвизгнул и отбежал на свое обычное место возле двери, по дороге едва не упав.
Гэдж захныкал наверху, услышав шум, и все снова стихло. Луис почувствовал легкую тошноту. На лбу у него выступил пот.
— Луис? — раздался встревоженный голос Рэчел. — Что, Гэдж выпал из кроватки?
— Да нет, дорогая. Просто Черч уронил игрушки.
— А, понятно.
У него было чувство — может быть, иррациональное, — что, если сейчас он пойдет посмотреть на сына, то найдет змею, подползающую к нему, или громадную крысу, притаившуюся на полке над его кроваткой. Конечно, это было иррационально. Но когда кот шипел на него в шкафу, как…
«Зельда, ты думаешь, это Зельда, ты думаешь, что это
Оз Великий и Узасный»
Он закрыл шкаф, запихнув в него ногой выпавшие игрушки. Услышал, как щелкнула задвижка. Поразмыслив, запер шкаф на ключ.
Потом он подошел к кроватке Гэджа. Малыш сбросил с себя одеяло. Луис укрыл его и после долго стоял, глядя на своего сына.
Часть вторая. ИНДЕЙСКИЕ МОГИЛЫ
«Когда Иисус пришел в Вифанию, он
увидел, что Лазарь уже четыре дня во гробе.
И Марфа, услышав, что идет Иисус,
вышла встретить его.
И Марфа, услышав, что идет Иисус,
вышла встретить его.
«Господь, — сказала она, — если бы ты
был здесь, не умер бы брат мой. Но вот ты
здесь, и я знаю, чего Ты попросишь у Бога,
даст тебе Бог».
(Евангелие от Иоанна)
«Хей-хо, а ну пошли!»
(Группа «Рамонес»)
36
Наверное, не существует пределов ужаса, который может испытывать человек. Напротив, кажется, что по какому-то непостижимому закону темнота, в которую он погружается, становится гуще и гуще, ужас накладывается на ужас, одно горе сменяется другим, еще более тяжким, пока, наконец, финальная завеса тьмы не скрывает все. Самый страшный вопрос здесь — до каких границ кошмарного может дойти человеческий рассудок, оставаясь при этом здоровым и дееспособным. Бесспорно, что в самых пугающих событиях присутствует некоторая доля абсурдности. Наконец они просто начинают вызывать смех. Это и есть, вероятно, та точка, за которой здоровье может сохраниться или безвозвратно погибнуть; одно лишь чувство юмора может от этого спасти.
Если бы Луис Крид мог тогда мыслить достаточно здраво, может быть, такие мысли посетили бы его на похоронах его сына, Гэджа Уильяма Крида, семнадцатого мая, но всякий здравый смысл тогда покинул его, о чем свидетельствовала его потасовка с тестем прямо в похоронном зале — последний акт безобразной мелодрамы, окончательно лишивший Рэчел остатков самообладания. Кошмарные события того дня завершились тем, что ее, рыдающую, отвели в фойе и поручили заботам Сурендры Харду.