В какой-то момент у Луиса возникло безумное ощущение, что он все еще говорит с Элли, которая просто надела платье матери и очень разумную, рассудительную маску Рэчел. Даже выражение было тем же внешне сердитым, а в глубине страдающим.
Он задумался, внезапно поняв, что для нее это не обычный спор, она словно потеряла что-то большое, заполнявшее весь мир, и теперь для нее очень важно это найти.
— Рэчел, — сказал он, — Черч должен умереть.
Она сердита посмотрела на него.
— Необязательно об этом говорить, — отчеканила она, будто разговаривая с отсталым ребенком. — Черч не должен умереть ни сегодня, ни завтра…
— Но я только пытался объяснить…
— …Ни послезавтра, ни, может быть, через год…
— Дорогая, мы же не можем быть уверены…
— Нет, можем! — закричала она. — Мы о нем заботимся, он не умрет, никто здесь не должен умереть, и зачем тебе непременно нужно расстраивать ребенка, пытаясь объяснить ей то, чего она еще не может понять?
— Рэчел, послушай…
Но Рэчел не хотела ничего слушать. Она была в ярости.
— Смерть ужасна сама по себе — животного, друга или родственника, — и незачем еще устраивать эти дурацкие аттракционы… п-п-придумали тоже, кладбище для зверей!.. — по щекам ее покатились слезы.
— Рэчел, — сказал он, пытаясь положить ей руки на плечи. Она стряхнула их резким движением.
— Оставь, — сказала она. — Ты даже не понимаешь, о чем я говорю.
Он вздохнул.
— Я чувствую себя так, будто меня пропускают через мясорубку, — изрек он, надеясь вызвать улыбку. Но улыбки не было; были только ее глаза, устремленные на него, черные и сердитые. Она была разгневана, а не просто рассержена.
— Рэчел, — внезапно спросил он, не уверенный, что хотел спросить именно это, — как ты спала сегодня ночью?
— О господи, — сказала она с презрением, отводя взгляд, но он успел заметить боль в ее глазах, — вот уж действительно разумный подход. Ты никогда не изменишься, Луис. Когда что-нибудь не так, во всем виновата эта проклятая Рэчел, да? У Рэчел просто слишком много эмоций.
— Я этого не говорил.
— Нет? — она взяла чашку с кремом и опять встряхнула ее. Потом она принялась мазать кремом пирог, крепко сжав губы.
Он терпеливо сказал:
— Нет ничего страшного в том, что ребенок узнает о смерти, Рэчел. На самом деле это необходимо. Реакция Элли, этот ее плач вполне естественны. Это…
— О да, это очень естественно, — сказала Рэчел. — Очень естественно слышать, как твоя дочь плачет из-за смерти кота, который и не думал умирать.
— Да я же тебе об этом и говорю!
— Все, я не хочу больше это обсуждать.
— Да нет, — возразил он, тоже разозлившись. — Ты высказалась, позволь теперь мне.
— Она больше не пойдет туда. И все, давай закроем эту тему.
— Элли уже с прошлого года знает, откуда берутся дети. Мы показали ей книгу Майерса и все ей рассказали, помнишь? Мы же тогда оба согласились, что дети должны знать, откуда они взялись.
— Но какое это имеет отношение…
— Имеет! — сказал он жестко. — Когда я говорил с ней в кабинете про Черча, я думал о моей матери, которая подсунула мне старую историю про капусту, когда я ее спросил, откуда берутся дети. Я так никогда и не забыл эту ложь. Я не думаю, что дети забывают то, что родители им лгут.
— Откуда берутся дети — не имеет никакой связи с этим чертовым кладбищем! — закричала она, а глаза ее говорили: «Говори хоть весь день, Луис; говори, пока не посинеешь, все равно тебе меня не убедить».
Но он еще пытался.
— Она знает уже про детей, а это место в лесу может сказать ей кое-что и про другую сторону жизни. Это же естественно. Я думаю, самая естественная вещь в ми…
— Ты можешь замолчать или нет?! — закричала она внезапно так, что Луис отшатнулся. Он задел локтем пакет с мукой, и тот упал на пол.
Он задел локтем пакет с мукой, и тот упал на пол. Раздался мягкий удар, мука белым облаком поднялась кверху.
— Черт, — сказал он.
Наверху заплакал Гэдж.
— Прекрасно, — сказала она, тоже плача. — Ты и его разбудил. Спасибо за чудесное, тихое воскресное утро.
Он положил ей руку на плечо.
— Позволь мне спросить тебя кое о чем. Я ведь врач, и знаю, что с любым живым существом может что-нибудь — именно что-нибудь, — случиться. Ты хочешь объяснять ей это все, когда ее кот подхватит чумку или лейкемию — кошки ведь болеют лейкемией, ты это знаешь? — или его собьет машина? Ты хочешь этого, Рэчел?
— Пусти, — почти прошипела она. За ее сердитым голосом он чувствовал боль и неприкрытый страх. «Я не могу об этом говорить, и ты не можешь меня заставить» — словно говорили ее глаза. — Пусти, мне надо успокоить Гэджа, пока он не…
— Потому что что-нибудь может случиться, — закончил он. — Можешь ей не говорить об этом, добропорядочные люди никогда об этом не говорят; они просто зарывают — раз, и все! — но никогда не говорят об этом. Можешь привить ей этот комплекс.
— Я тебя ненавижу! — прокричала Рэчел, выбегая из кухни.
Луис остался сидеть, тупо глядя на рассыпанную муку.
10
Луис сидел у Крэндаллов и пил чай со льдом.
— Понимаете, — говорил он, — мысль о смерти слишком сильно действует на людей, и они предпочитают закрытые гробы, чтобы даже не видеть тех, кого они так любили при жизни… будто хотят их поскорее забыть.